Унгерн: Демон монгольских степей
Шрифт:
Но это письмо в Зелёный дворец Богдо-гэгена не попало. Красные цэрики несли караульную службу далеко не так, как китайские солдаты. Лама, хранивший унгерновское послание в выдолбленном посохе, отверстие в котором залепили воском, не смог выполнить порученное ему архиважное дело.
Впрочем, историки по сей день не уверены в том, что, получи Богдо-гэген это письмо, он бы согласился бежать в Улясутай из столицы. Времена для Монголии были теперь совсем иные. Простой арат не видел в красном Сухэ-Баторе врага типа пекинского наместника, готового ограбить, лишить стад, поселить на родовых
Приятной неожиданностью для барона стали просочившиеся в Халху за многие сотни вёрст слухи из далёкого Приморья, из Владивостока. Там промышленники братья Меркуловы при помощи каппелевцев и японцев совершили переворот, взяв власть в свои руки.
Слухи приходили к Унгерну в искажённом виде, далёкие от реальной действительности:
— Меркуловых поддерживает Токио...
— Японские войска начали наступление от берегов Тихого океана через Сибирь на Советскую Россию. Наступление идёт успешно...
— Атаман Семёнов перешёл границу со своими отрядами...
— Японцы вступили в Забайкалье, Они в Хабаровске и Амурской области...
Роман Фёдорович с жадностью вслушивался в рассказы случайных людей, отловленных его заставами по дороге из Маньчжурии в Ургу. В его сознании вновь «реанимировалась» надежда на осуществление большого похода атамана Семёнова, о котором тот писал ему в последнем, пусть и давнем письме. Унгерн делился услышанным с Резухиным и Ивановским:
— Японцы и Семёнов вновь вместе! Вот это будет сила!..
— Теперь Советы зашатаются по всей Сибири...
— Каппелевцы выбили красных из Владивостока...
— Мы обязательно встретим атамана где-нибудь на полпути между Читой и Верхнеудинском...
— Пора выступать. Иначе наше войско начнёт разлагаться...
То, что Унгерн приказал своей дивизии сняться с лагеря на берегах Селенги и укрыться в окрестных лесах от воздушного «глаза» противника, сыграло хорошую службу. Красные пилоты почему-то решили, что азиаты разбегаются от «бешеного барона». В Иркутск на имя командарма 5-й армии Матиясевича и в Читу на имя будущего советского маршала Блюхера, командующего Народно-революционной армией ДВР, пошли радиограммы следующего содержания:
— Силы Унгерна продолжают таять. От него ушли все монголы...
— Состав Азиатской конной дивизии по данным воздушной разведки не превышает на сегодняшнее число нескольких сот человек...
— В Селенгинском лагере белых осталось всего около полусотни юрт и палаток...
— Сведениями о подготовке к переходу границы Унгерном разведка экспедиционного корпуса не располагает...
На основе такой оперативной информации в Иркутске и Чите решили, что в стане белых поняли всю безвыходность своего нынешнего положения после утраты Урги и поражения под Троицкосавском и Кяхтой. Только этим можно было объяснить «видимое с воздуха численное сокращение» вражеской дивизии. Оставалось только гадать о том, куда бегут от «бешеного барона» его «азиаты» не монгольского происхождения. К атаману Семёнову в Маньчжурию, в Синьцзян или в портовый Шанхай, где уже сложилась большая колония белых эмигрантов.
Было ещё одно обстоятельство, которое играло белым на руку. В Иркутске,
«Острые разногласия внутри Реввоенсовета между Матиясевичем и Грюнштейном разваливают работу, подрывают дисциплину в штабе. Матиясевич опустился, высиживает в штабе часы, работы нет...
Предлагаю освободить Матиясевича и Грюнштейна от занимаемых должностей и заменить более энергичными и ответственными военными работниками...»
Унгерн фон Штернберг, естественно, обо всём этом и не подозревал. Он находился в информационном вакууме, пользовался только слухами да случайно попадавшими к нему в стан ургинскими газетами. Поскольку конные разъезды красных по неизвестной причине перестали искать его к северо-востоку от монгольской столицы, то пленных унгерновцы не имели.
И вот в дни, когда угрозы от белых на границе не ждали, Азиатская конная дивизия пришла в движение. Она двинулась в заведомо безнадёжное, повторное вторжение в советское Забайкалье, вновь нацеливаясь на город Верхнеудинск и Транссибирскую магистраль, чтобы перерезать её у восточного берега Байкальского озера.
Унгерновцы выступили в поход в ночь на 17 июля. Сперва они шли по маршруту движения бригады генерала Резухина, которая достаточно удачно действовала в первом вторжении. На пути встало только несколько малочисленных красных заслонов, которые разгонялись первой же атакой. Барон теперь для боя часто спешивал «азиатов». Хотя дивизия была конная, но сабель и шашек имели меньше половины всадников. Остальные, вооружённые винтовками и кавалерийскими карабинами, представляли из себя ездящую пехоту и для конных баталий не годились.
Дивизия в четыре тысячи всадников двигалась быстрыми конными переходами, отводя на ночёвки и днёвки минимум времени. Пушек имелось всего две — резухинских, обоз был небольшой. Немалая часть грузов везлась во вьюках. По пути часто приходилось вырубать заросли по сторонам троп, чтобы могли проехать повозки и артиллерийские упряжки. Эта работа выполнялась быстро, сменными командами. Поэтому задержек по тропам среди лесистых гор севера Монголии почти не случалось. Такой скорости передвижения противник белых не ожидал и не прогнозировал. Суточные переходы составляли от 30 до 60, порой даже 80 километров.
За несколько стремительных бросков «азиаты» вышли в долину реки Джиды. Историки отмечают то, что в своём последнем походе Азиатская конная дивизия двигалась на север очень быстро. 24 июля она уже шла по Джидинской долине. Через три дня оказалась у Селенгинской Думы.
Поразительно было и другое: почти весь этот путь Унгерн не пользовался услугами проводников. Своё войско он вёл по приречью Селенги сам. Во время допросов его спросят:
— Вы знали район предстоящих боевых действий?