Унгерн: Демон монгольских степей
Шрифт:
О Даурии в 1919 и 1920 годах по всему Забайкалью ходили «жуткие истории». Сейчас трудно осмыслить, где могла быть горькая правда, где трудно воспринимаемый человеческой психикой «дикий» вымысел. Местные жители и железнодорожники рассказывали, что тела расстрелянных в Даурии по приказу барона не предают земле, а бросают в окрестном лесу на съедение волкам. Один из служивших на станции в унгерновской дивизии полковник Ольгерд Олич писал в своих воспоминаниях:
«С наступлением темноты кругом на сопках только и слышен был жуткий вой волков и одичавших псов. Волки были настолько наглы, что в
Исследователей событий Гражданской войны на российском Востоке поражает одно: многие люди из белого стана, лично знавшие Унгерна фон Штернберга, видели в командире Азиатской конной дивизии личность демоническую. Поражало и то, что белоэмигранты, осевшие в Маньчжурии, личность белого барона стремились не просто облагородить, а романтизировать.
Литераторы белой эмиграции в Маньчжурии об атамане Семёнове романы не писали и баллад не складывало. А вот о бароне Унгерне-Штернберге писалось довольно много. Так, харбинский поэт русского зарубежья Арсений Несмелов создал «Балладу о Даурском бароне», в основу которой была положена история с унгерновским филином.
В известной книге писателя Леонида Юзефовича рассказывается и о такой стороне жизни семёновского генерала в Даурии: «...Унгерн любил абсолютно один, без спутников и без конвоя, «для отдыха» вечерами ездить верхом по окружавшим городок сопкам, где всюду валялись черепа, скелеты и гниющие части обглоданных волками тел». Причём у этих его одиноких прогулок было подобие цели: где-то здесь, в лесу, обитал филин, чьё «всегдашнее местопребывание» барон хорошо знал и обязательно проезжал возле. Однажды вечером, то ли не услышав привычного уханья, то ли ещё по какой-то причине, Унгерн решил, что его любимец болен. Встревожившись, он прискакал в посёлок, вызвал дивизионного ветеринара и велел ему немедленно отправиться в сопки, «найти филина и лечить его».
Такое облагораживание не самого «образцового» героя Гражданской войны, создание вокруг него романтического нимба, конечно же, имеет свои корни. Они лежат в поступках генерала Унгерна в войне на Востоке России и в том, как завершился его жизненный путь.
Гражданская война к концу 1920 года закончилась почти во всей России, не считая окраин. Ещё сидели в Приморье белогвардейцы и японцы, остатки деникинских и иных белых войск ещё дрались с красными, ещё вспыхивали крестьянские восстания против Советов в Сибири, Тамбовской губернии, громыхал Кронштадтский мятеж балтийских моряков. Но главные силы старой власти были уже окончательно разгромлены и сотни тысяч людей изгонялись в эмиграцию из своего отечества. Уже не было белых армий, если не считать врангелевской, которая оказалась в изгнании, но сохраняла свою организованность.
И вдруг на юге Сибири, в Забайкалье, в монгольских степях и пустынях появилась мало кому известная белая сила: в поход на Советскую Россию двинулась какая-то азиатская армия. Перейдя советско-монгольскую границу, армия эстляндского барона повела наступательные действия, стремясь отсечь от РСФСР территории, лежащие к востоку от озера Байкал. Бросить безумный вызов большевикам — на такое мог решиться только «демон» и «романтик».
...Одной из «внешних» причин поражения Белого движения на российском Востоке стало столкновение двух сил: колчаковщины и семёновщины. Первая сила ориентировалась на союзников по Антанте. Вторая — на Страну восходящего солнца. Первая являла собой тенденцию вековой
Атамана Семёнова обуревала страсть установления личной власти не только в Забайкальском крае, но и на землях Амурского и Уссурийского казачьих войск. То есть он претендовал на Приамурье и Приморье. Власть он брал своими руками и не был намерен кому-либо уступить хоть часть завоёванного.
Адмирал же Колчак выступал за «единую и неделимую Россию». Есть классический пример его поведения как Верховного правителя. Когда руководитель «белой» Финляндии, регент этой страны генерал-лейтенант царской армии барон Карл Густав Эмиль фон Маннергейм предложил Колчаку и Деникину начать силами финской армии поход на красный Петроград, те отказались сотрудничать с ним. Всё дело было в том, что Маннергейм просил в обмен признания государственной независимости Финляндии. Белые вожди не желали, чтобы великая мировая держава раздиралась на части по национальному признаку.
По той же причине Александр Васильевич Колчак не желал видеть на окончании земли сибирской некую атаманскую автономию, имевшую собственное правительство, армию и самозваного правителя, который творил на своё усмотрение суд и собирался печатать денежные знаки из неизвестного металла — вольфрама.
В самые трудные дни колчаковской армии Семёнов, походный атаман всех трёх восточных казачьих войск, не отправил на восток ни одного солдата. Он сохранял полную независимость от Омского правительства, подчиняясь только «пожеланиям» японских советников. Но в том же Забайкалье Семёнов полнотой власти не обладал: на станции Даурия сидел барон Унгерн, имевший под рукой Азиатскую конную дивизию «неизвестной численности». Он тоже ничьей власти над собой не признавал.
Эти два человека до поры до времени шли одной «антибольшевистской» дорогой. Но уже в начале 1919 года в белом дальневосточном стане о них говорили и такое:
— Барон с атаманом по одной дороге не пойдут, дороги у них разные...
— Япония и Халха — разные друзья у атамана и барона...
— Путь барона с его буддизмом прямой, а у атамана — совсем иной...
Семёнова и Унгерна роднила мечта о создании какого-то мифического азиатского государства, в котором они бы стали самодержцами. Ещё на станции Маньчжурия атаман высказал одному из своих единомышленников, Гордееву, свою сокровенную мечту:
— Надо, мой друг, создавать здесь в интересах России новое государство.
— Где здесь, Григорий Михайлович?
— Между Россией и Китаем. Там, где будет действовать мой Отдельный Маньчжурский отряд.
— А из каких земель ты будешь создавать новое государство?
— Из пограничья китайской Монголии, самой Халхи, Барги и степного Забайкалья. Вот из чего.
— А зачем создавать такое государство из степей?
— Цель у меня, Гордеев, высокая. Новое государство станет преградой против Китая, если тот когда-нибудь вздумает напасть на Россию.
— А разве он посмеет?
— Ещё как посмеет. Нападёт, когда матушка-Россия будет слабая. А мы через степи и не пустим китайцев.
— Хорошо задумано, атаман. Но кто-то же должен будет тебе помогать в таком деле?
— Конечно, должен. Япония. Только она одна понимает мои замыслы.
— И что, Григорий Михайлович, поможет?
— Обязательно поможет. В Токио сами опасаются Китайской империи, потому и хотят отобрать у неё Маньчжурию.
— А ты слышал, что и твой барон помышляет о степной империи в Азии?