Унгерн: Демон монгольских степей
Шрифт:
Барон с начала 1919 года стал деятельно искать себе союзников « по духу» среди степной знати. Однако он не раз убеждался в том, что знать не имеет, как выражались японские военные советники, «своего лица». Монгольские князья заискивали и перед атаманом, и перед Пекином. Причина была предельно проста: они одинаково боялись и того, и другого. Унгерн, как человек проницательный, всё это видел. Единственный из князей, которому он мог довериться, был харачинский племенной вождь Фуршенга. Но именно он поднял против генерала вооружённый мятеж.
Дело обстояло так. Барон в августе 1919
Китайские дипломаты, со знанием монгольского языка, с поставленной перед ними в Пекине задачей справились блестяще. Они провели официальные переговоры с Даурским правительством Нэйсэ-гзгена. И совершенно секретные с князем Фуршенгой, который теперь именовался не иначе как «монгольский генерал». Первые переговоры носили чисто формальный характер, поскольку Даурское правительство мало кого представляло. Секретные же переговоры дали желаемый результат.
Через несколько дней после убытия пекинских дипломатов из Даурии в Азиатской конной дивизии вспыхнул мятеж. Причём он был поднят самой её надёжной частью, по глубокому убеждению Унгерна, — харачинами. Когда барону доложили о случившемся, то он разразился гневными словами:
— Мои харачины! Этого не может быть!.. Существует несколько версий харачинского путча в Даурском гарнизоне. Так, унгерновский интендант генерал Казачихин утверждал: харачины взялись за Оружие по той причине, что давно не получали обещанного жалованья, поскольку были не просто конными солдатами, а конными наёмниками.
По другой версии харачинский мятеж был спровоцирован семёновской контрразведкой. Она опасалась, что отказ харачинов совершить давно обещанный ими поход на Ургу может стать причиной перехода на сторону китайцев. Или ухода из Азиатской дивизии из-под опеки барона Унгерна-Штернберга и возвращения К вольной степной жизни. Было известно, что харачины сильно тяготились службой. Атаман не раз напоминал даурскому коменданту:
— Смотри, барон, за своими харачинами.
— А что смотреть? Они одного моего взгляда боятся.
— Это хорошо. Только самый лучший харачин регулярную службу способен нести хуже последнего казака. Приглядывай за ними...
И» наконец, третья версия была такова. Пекинские дипломаты, действуя по древним традициям, просто подкупили князя Фуршенга серебром. Почему именно серебро? А потому, что в Китае с древности ходила только серебряная монета. Предпочтение золотой никогда не высказывалось и не делалось. За деньги племенной вождь харачинов согласился перебить в Даурии всех русских офицеров и разоружить два «инородческих» полка Азиатской дивизии. Инородцами были забайкальские казаки-буряты.
Эта версия была вызвана к жизни
— Если сегодня не обезоружим фуршенговских харачинов, а самого князя не посадим на гарнизонную гауптвахту, то завтра барон спустит с нас со всех шкуру...
Фуршенга проживал в отдельном гарнизонном доме с мощными кирпичными стенами. При нём всегда был безотлучно его конвой — телохранители. Когда к нему явились несколько русских офицеров, предложившие сдать оружие, следовать за ними в штаб дивизии, Фуршенга сразу сообразил, в чём дело. Выполнить требование нежданных визитёров он отказался и запёрся в своей даурской резиденции:
— Я харачинский князь! Полковник Шадрин мной не командует. Он не барон, который в меня верит.
— Полковник Шадрин приказывает от имени генерала Унгерна.
— Мне он не начальник. Я князь Фуршенга. У меня своих офицеров много. Уходите или я прикажу своим воинам вас самих арестовать до приезда барона...
После этого в Даурии начался бой между «своими», который Гражданская война на этой приграничной железнодорожной станции за свою историю не знала. Князь Фуршенга сумел дать знать харачинам в казармы о случившемся и сел в глухую осаду, решив защищаться до последнего. Человеком, предводитель степных разбойников был, вне всякого сомнения, храбрым. Продержавшись до темноты, княжеские конвойцы могли ночью пойти на прорыв.
Дом был окружён поднятыми по тревоге конниками-бурятами. Когда они пошли на первый приступ, княжеские телохранители, стреляя из окон и не жалея патронов, отбили его. Тогда полковник Шадрин, стремясь избежать неоправданных потерь, приказал придвинуть к месту событий стоявший на станции бронепоезд «Грозный» и расстрелять княжескую резиденцию-крепость из орудий:
— Целить в окна, дверь. Дом развалить до основания. Бурятам отойти на безопасное удаление, чтобы осколками не накрыло...
Толстые кирпичные стены, неодолимая преграда для винтовочных пуль, оказались беззащитны для артиллерийских 75-миллиметровых снарядов. И после нескольких метких залпов пушек бронепоезда дом князя был разрушен. Но Фушенга и его телохранители с первым орудийным выстрелом укрылись в подвале. Когда буряты пошли на приступ развалин, их вновь встретили пальбой из винтовок.
Тогда бронепоезд «Грозный» стал методично обстреливать то, что осталось от кирпичного дома князя. Однако разрушить снарядами бетонированные подвалы оказалось делом сложным и длительным. Тем временем бурятский полк начал разоружение второго полка Азиатской дивизии — харачинского. Казармы монголов были окружены со всех сторон, и они, морально подавленные пушечным грохотом и видом разрушенной до основания резиденции своего вождя, стали сдавать оружие. Да и к тому же они понимали, что всякое сопротивление бесполезно и будет караться только смертью.