Уничтожить Париж

Свен Хассель

Стоявшие ближе всех к нему начали медленно пятиться. Им тоже грозила серьезная опасность. Провода говорили о том, что мина соединена с другими. Лишь один человек выказал желание броситься в героической, но наверняка самоубийственной попытке прийти на помощь лейтенанту. Это был Малыш. Мы удержали его грубой силой, для этого потребовались трое. Едва мы успокоили Малыша, Барселону охватил приступ безумия, и он медленно пополз к Клаусу, все еще стоявшему на мине.

— Держите этого болвана! — крикнул Порта.

Лицо лейтенанта было жуткого свинцового цвета. Он был одним из самых смелых людей, каких я знал,

но даже смельчаки заслуживают определенного снисхождения, стоя на мине. Мы уже приготовили полный шприц морфия, разложили перевязочный материал. Если он каким-то чудом останется жив, потребуются все бинты, какие есть в наличии. Легионер вытащил пистолет. Его цель была ясна: что бы ни случилось, Клаус должен страдать как можно меньше. Назовите это убийством, если угодно, но лейтенант провел с нами шесть лет, сражался бок о бок со своими солдатами в самых тяжелых боях. Когда знаешь, любишь и уважаешь кого-то, как мы Клауса, то особенно не беспокоишься о том, как воспримет это остальной мир, а просто делаешь то, что нужно.

Наступить на мину, лежащую у всех на виду, — одна из тех невероятных ироний войны, принимать которые трудно. И однако, думаю, что-то подобное должно было случиться почти неизбежно. После десяти часов напряженной работы на минном поле неудивительно, если внимание человека ослабнет на несколько секунд. К сожалению, расслабление даже на долю секунды в подобных обстоятельствах очень часто становится роковым.

Внезапно Порта крикнул Клаусу:

— Прыгай! Это единственный шанс!

Клаус заколебался — и кто мог бы винить его? Одно дело сказать, что это твой единственный шанс; совсем другое набраться мужества, чтобы воспользоваться им.

Мы ждали. И смерть ждала своей несомненной добычи не менее терпеливо.

По прошествии какого-то времени — десяти минут? получаса? дней, недель, месяцев? это казалось вечностью — Клаус поднял руку в безмолвном прощальном салюте и согнул колени, готовясь использовать свой единственный шанс…

Я зажал ладонями уши. Клаус оставался в позе бегуна, ждущего выстрела стартового пистолета. Думаю, мы все разделяли муки его последних мыслей. Оставаясь на месте, он был еще живым; едва двинется, станет, скорее всего, совершенно мертвым.

Клаус коснулся пальцами земли, готовясь к мигу, когда должен будет использовать свой последний шанс. А потом вдруг распрямился.

— Бросьте мне свои куртки!

Ему тут же бросили десять курток. Долетели только три. Малыш снова бросился вперед, но Порта мгновенно нанес ему удар саперной лопаткой. Тот хрюкнул и упал.

— Поблагодарите его от моего имени, — сдержанно сказал Клаус.

Он обмотал тремя куртками тело, прикрыв, насколько возможно, грудь и живот. Затем снова поднял руку в салюте.

— Прыгай! Ради Бога, прыгай!

Я слышал, как настойчиво шепчу эту команду, но ее заглушил внезапный слитный звон колоколов по всей местности. Колоколов, звонивших в честь освобождения Франции. Ветер доносил до нас ликующий перезвон, возвещающий, что Франция свободна. Люди забыли ужасы войны, ад высадки в Нормандии, разрушенные дома, разоренные поля. Они знали только, что теперь вновь стали свободными людьми. На улицах американские солдаты танцевали с французскими девушками. Vive la France! Mort aux Allemands! [21]

21

Да

здравствует Франция! Смерть немцам! (фр.). — Прим. пер.

Лейтенант Брандт напряг мышцы. И прыгнул. Разрывающий барабанные перепонки взрыв заглушил колокольный звон. Взметнулся язык пламени… Мы бросились вперед. Клаусу оторвало обе ноги. Одна лежала рядом с ним, другая улетела Бог весть куда. Все его тело было в ожогах, но он все-таки пребывал в сознании.

Старик сразу же сделал ему укол морфия. Мы с Портой наложили жгуты на кровоточащие культи. Мундир его был изорван, пахло горелой плотью. Клаус сжимал, сколько мог, зубы, но потом боль стала невыносимой, и его мучительные вопли смешались с веселым перезвоном.

— Еще морфия! — крикнул Малыш, очнувшийся после удара Порты.

— Больше нет, — негромко ответил Старик.

Малыш напустился на него:

— Что это, черт возьми, значит — нет?

Пауза.

— То, что говорю, — ответил Старик, раздраженно отбросив шприц. — Нет больше морфия.

Что могли мы поделать? Ничего. Только сидеть возле лейтенанта и мучиться вместе с ним. Кто-то вставил сигарету в его уже посиневшие губы.

— Все будет хорошо…

— Полежишь в госпитале…

— Ты не умрешь, это конец войны…

— Все будет хорошо, когда донесем тебя до базы…

— Слышишь колокола? Это конец войны!

Конец войны… Вскоре настал и конец жизни нашего лейтенанта. Он умер меньше чем через минуту, и мы пошли по минному полю по своим следам, между белыми вехами, которые он помогал устанавливать, неся его на плечах; похоронная процессия под торжествующий звон колоколов. Малыш шел первым. Порта замыкал колонну, играя печальную мелодию на своей флейте. Называлась мелодия «Полет диких лебедей»; она была одной из тех, которые Клаус любил больше всего.

3

Русский лейтенант Гаранин из Четыреста тридцать девятого Восточного батальона сделал со своим взводом татар [22] поразительную находку: в американской машине вместе с тремя мертвыми офицерами лежал набитый бумагами портфель. Гаранин сразу же схватил его и помчался к командиру роты; тот так же быстро решил, что разбираться с документами следует генералу Марксу, командующему Восемьдесят четвертой армией [23] . Поэтому оба офицера отправились к генералу, прихватив драгоценный портфель.

22

Видимо, автор имеет в виду части власовской армии. Но 439-й Восточный батальон был корпусным и во власовскую армию не входил. — Прим. ред.

23

Генерал артиллерии Эрих Маркс командовал 84-м армейским корпусом; на этом посту он и погиб 19.7.1944 близ Сент-Ло, в Нормандии. Кстати, именно он разрабатывал в 1940 г. основные положения плана «Барбаросса». — Прим. ред.