Уничтожить Париж
Шрифт:
Мы едва с ума не сходили от жажды и, уже не такие разборчивые, как прежде, по примеру Порты пили воду для охлаждения пулеметов. Она была теплой, маслянистой, вонючей, но даже шампанское не могло быть более желанным. От нас самих не так уж приятно пахло, если на то пошло.
Мы стояли группой, равнодушно наблюдая, как неизвестный солдат сгорал дотла в чистом голубом пламени. Противник использовал гранаты нового типа. В них был фосфор, при соприкосновении с воздухом он бурно воспламенялся.
Властные свистки снова бросили нас в атаку. Мы неслись, раздраженно отталкивая раненых и умирающих; многие из них хватали нас за ноги, ползли к нам по пропитанному
Еще корабли, еще катера, еще десант. Казалось, вылезающим из воды на берег людям в хаки нет конца. Но большинство их было почти мальчишками. Все, что знали, они почерпнули дома, на плацу, на маневрах, в классной комнате. Это было их боевое крещение, и они, как обезумевшие бараны, бежали на наши пули.
Мы стали медленно отходить, англичане преследовали нас. Мы заманивали их, пока они не оказались там, где нам нужно, — прямо под нами, в досягаемости огнеметов. Они бросались на землю, ища укрытия за меловыми холмами на берегу. Мы же укрылись среди бетонных развалин бункера, втиснулись в ямы и снарядные воронки. Мы были грязными, изможденными, от нас дурно пахло. У меня ни с того ни с сего возникло желание, чтобы нас в нынешнем виде сравнили с бравыми воинами из Нюрнберга, преданными членами партии, которые маршировали, словно заводные игрушки, на своих бесконечных парадах, нарядными и тщательно выбритыми, бьющими в барабаны, трубящими в трубы и размахивающими флажками. Мы лежали в своих укрытиях чумазыми, окровавленными, вшивыми, но мне почему-то думалось, что мы сможем заставить этих нюрнбергских марионеток выглядеть по-дурацки.
Я случайно взглянул на товарища слева от себя. Он хотел улыбнуться мне, но у него получился оскал, и меня поразила мысль, что это уже не человек, а дикий зверь. Мы все были дикими зверями, все, сражавшиеся на этой гнусной войне. Рыдание ярости и страха поднялось и сдавило мне горло, все мое тело затряслось, зубы застучали. Пришлось с силой сжать ими приклад винтовки. Я кричал, вопил. Звал мать, как всегда зовут мужчины, когда их покидает мужество. На передовой это общее несчастье. Со всеми нами оно случалось рано или поздно. И тут все сознание занимала одна-единственная мысль: убирайся отсюда к черту! Вставай и беги! Черт с ними — с их трибуналом, с их тюрьмами, с их Торгау, черт со всей их паршивой сворой…
Меня потряс сильный удар коленом в поясницу. Громадная лапища схватила меня за волосы. Другая нахлобучила на голову каску. Я поднял глаза и увидел Малыша.
— Сделай глубокий вдох и возьми себя в руки, — дал он вполне разумный для такого балбеса совет. — Это пройдет, дружище, пройдет… Не паникуй, пока голова на плечах.
Он ободряюще улыбнулся, но действия это не возымело: у меня исчезло мужество, а с ним и самоконтроль. В прошлом я видел не раз, как это случалось с другими; и еще не раз увижу в будущем. Может, такое случится с Портой; может, с самим Малышом. Старик как-то был близок к этому, Легионер прошел через это несколько раз, — а воевал он вот уже четырнадцать лет. Но теперь наступил мой черед страдать, и я, дрожащий, стоял в медвежьих объятиях Малыша. Он утер пот с моего лица грязной тряпкой, толкнул обратно в развалины бункера и сунул мне в рот сигарету. Краем глаза я увидел спокойно идущего к нам Старика.
— Что случилось? Неважно себя чувствуешь? Сделай
Он спокойно достал рулон пластыря, отрезал кусок и заклеил мне на лбу длинную царапину. Я не помнил, как и когда получил ее. Рыдания мои продолжались, но сигарета оказала успокаивающее воздействие. И главное, я был уже не одинок. Я находился в обществе друзей; друзей, которые любили меня, которые понимали. Я наверняка знал, что ради меня они рискнут жизнью и разделят со мной последнюю корку хлеба. Пожалуй, эта крепкая, бескорыстная дружба людей, которые вынуждены вместе жить и сражаться день за днем, неделя за неделей в течение неопределенного времени — единственная радость войны.
Постепенно я успокоился. Кризис прошел, и я знал, что, по крайней мере, сейчас я могу держаться. Почти наверняка будут еще атаки. И начнутся они внезапно, без предупреждения. Но размышлять о них не имело смысла, потому что это — путь к безумию.
Старик предложил поиграть в карты. Мы уселись в бетонных развалинах, и партнеры дали мне выиграть — я понимал, что дали, и они понимали, что я понимаю; но какого черта, мы же друзья. Потом совершенно неожиданно, безо всякой причины мы начали смеяться, и хотя жизнь не была особенно радостной, все же она перестала быть таким адом, как до этого.
День Д [4] плюс один. Следующий день… Мы вышли из соприкосновения с противником. Потери с обеих сторон были чудовищными. Пострадали все окружающие деревни. Большинство их было стерто с лица земли. Порта спокойно продолжал есть. Думаю, он мог бы уплести целую корову безо всяких видимых последствий. Высокий, тощий, костлявый, со впалыми щеками и запавшими глазами, он ел, рыгал, портил воздух, снова ел, снова рыгал и всегда казался чуть ли не умирающим от голода. Но при этом оставался олицетворением крепкого здоровья. Должно быть, военная машина нарушила его обмен веществ.
4
День высадки союзных войск в Европе (6 июня 1944 г.). — Прим. пер.
В данном случае он устроил пир. Больше никаких жестянок с орудийной смазкой — он нашел тайный склад настоящей аргентинской тушенки. Мы вывалили ее в каску и стали разогревать на пламени спиртовок. Порта осторожно помешивал тушенку кончиком штыка, Малыш добавил в нее чуточку украденного где-то рома. Даже майор Хинка согласился принять участие в нашей трапезе. Это была лучшая еда за много дней.
Я стоял на посту возле пулемета. Неприятная обязанность. Густой туман поднимался, казалось, из каждой воронки и пеленой окутывал землю. Изредка его пронизывала ракета или очередь трассирующих пуль.
Мои товарищи спали на земле, свернувшись калачиком, как собаки. Моросил мелкий дождь, где-то над туманом слегка шумел ветер. Я был один и очень мерз! Запахнул поплотнее шинель, надвинул каску на уши, но дождь все равно пробирался под одежду и стекал холодными струйками по спине.
Проверь пулемет. Проверь ударный механизм, выбрасыватель гильз, подачу ленты. Занятие нудное, но от него могла зависеть наша жизнь.
Откуда-то издали, где, по-моему, должен был находиться противник, донеслось легкое пощелкивание. Металлическое, зловещее. Что они теперь готовят? Я напряженно прислушивался несколько минут, но ничего не последовало.