Универмаг
Шрифт:
– Что же сказать тебе, Константин? Врешь ты все, — прищурил Табеев сонные глаза. — И что себя не пожалеешь для дела, врешь.
Табеев цепко ухватил Фиртича за кисти рук и крепко сжал медвежьими лапами, упреждая ответ.
– Не горячись, Константин, сказать дай... Мне есть чего опасаться, верно. Но и тебе есть. Работа у нас такая, не всегда равно ходим. Как в шахте... Но кто в торговле столько лет, как я, Костя, и ни разу прихвачен не был, тот мудр, как змей, прошел школу. Сам понимаешь, за столько лет много сильных людей вокруг нас повязало. Им шорох не нужен, люди солидные. Не попрешь ты против
Фиртич чувствовал, как краснеет. То, что сейчас говорил Табеев, было серьезно и благоразумно. Все они повязаны — кто чем, кто с кем. Даже когда помыслы твои чисты, ты должен искать какие-то лазейки, чтобы добраться до ясной цели. Что за противоречие такое, господи? Ради дел государственных подвергаешь себя опасности быть наказанным тем же государством. Смешно и печально...
Табеев словно и не замечал смятения Фиртича, поглощенный созерцанием тлеющей папиросы.
– Стар я, Константин, за тобой гнаться. А ты на меня с колом. Я твоим лаврам не завидую, бери себе эти заказы. Что другие директора скажут, твои ровесники? Но непросмоленные они, тебе не ровня. Только вот Наташка Семицветова из «Заезжего двора», та баба злая, а главное, хвостов у нее мало, святая...
Табеев умолк, убежденный в том, что Фиртич стерпит, не станет горячиться, скакать с прежним азартом, — осадил Пров молодца. Он чувствовал силу Фиртича. И хотел отступить, но с достоинством.
– Вот что, Константин... Поговаривают, что старик Мануйлов подарок тебе сделал, верно? —Табеев вздохнул. — Я на него не в обиде. Но сам понимаешь, у меня тоже свой интерес, Костя...
– Сколько? — резко перебил Фиртич.
– Ну, штук десять хотя бы.
– Пять.
– Константин, — Табеев по-лошадиному повел головой, — с пятью дубленками мне никак не выкрутиться. Районы объединили, а начальство пока не упорядочилось. Кто останется, кто слетит — не подгадаешь.
– Так мне и в зал нечего будет выставить. — Фиртич сбил пепел.
– Хыг-ыг-ыг, — засмеялся Табеев. — Всю жизнь я в торговле и ни разу не видел очереди за дубленками. Полгорода таскает, а очереди нет. Загадка. Их даже не спрашивают... Хыг-ыг-ыг-ыг...
И Фиртич засмеялся. Широко, сердечно. Он поглядывал на Табеева и хохотал, хлопая его по рукаву. Не стоило перегибать палку. Все, что было необходимо, он сделал, и дальнейшее наступление может разозлить старого лиса.
– О-хо-хо! — смеялся Фиртич. — Действительно... Посидеть бы, Пров Романыч, как-нибудь. А то все дела да дела.
– Посидим еще, Константин Петрович, посидим, — сказал Табеев, отходя, и через плечо уже добавил: — У торгового работника всегда есть возможность посидеть...
Из подъезда вновь выбрался Дорфман, с трудом удерживая мешок с обувью. Ему помогала Татьяна.
– Последний. — Дорфман перевел дыхание. — Это обувь? Это гири, а не обувь.
Уложив мешок, Дорфман отряхнул ладони и, обернувшись, заметил директора.
– Оказывается, мы не одни, — удивился он.
– Оказывается, в отделе вы самый крепкий, — в тон ему ответил Фиртич.
Дорфман тронул Фиртича за локоть.
– Хорошо, что мы с вами сейчас с глазу на глаз... Скажите, что слышно с новым оборудованием?
Фиртичу нравился этот пухлый живой человек с печальными глазами. Сейчас у Дорфмана
– Послушайте, если все упирается в начальника управления... Я могу поговорить. Мы старые знакомые, работали вместе, были не разлей вода. Я об этом никому не говорю, люди могут всякое подумать. Но если надо для дела, я поговорю с ним. — Дорфман терпеливо смотрел на улыбающегося Фиртича и ждал. — Ради себя я бы не просил, боже упаси! А ради серьезного дела... Язык мой не отвалится, уверяю вас...
Пристукивая каблучками о ступени, Рудина сбежала к машине, держа в руках последние коробки. Передала их Татьяне и, не скрывая раздражения, окинула взглядом директора и продавца: не относится ли к ней лично их разговор? И о чем они могут говорить?
– Константин Петрович поедет с нами? — спросила она.
Фиртич отрицательно покачал головой и направился к уже поджидавшему его начальнику управления.
...
– Не смогу я сегодня заехать к вам в Универмаг. Устал. И люди мои разошлись. Сколько сейчас? — Барамзин выбросил в сторону руку, освобождая часы. — Без пяти семь. — И повторил удивленно: — Без пяти семь, это ж надо! Давайте завтра, Константин Петрович? Часиков в двенадцать. А то я половину ночи провел на базе, авария стряслась.
Барамзин подхватил Фиртича под руку и не спеша повел вдоль улицы. Вечерний воздух был влажен, с южных холмов сползал теплый ветерок, робкий, точно родственник из провинции, просящийся на постой. Барамзин предложил идти проходными дворами.
– Тут есть восхитительные закуточки, — говорил он. — Почти вся моя жизнь прошла в них...
Фиртича не особенно трогали сентиментальные воспоминания начальника управления, но льстило, что Барамзин говорит с ним подобным образом. За одним двором следовал второй, за вторым третий. В конце концов они вышли к новому зданию, облицованному светлой плиткой.
– А вы живете в старом доме? — спросил Барамзин.
– В старом. Ни на какой новый не променяю. У меня аллергия на стандартные коробки, чихать начинаю.
Барамзин улыбнулся.
– Звонят мне из Ташкента, предлагают городу фрукты. А взамен просят женские платья. Нашел им пятнадцать тысяч, заехал на базу, посмотрел. Сами по себе платья ничего. Но когда вместе одного фасона и одной расцветки...
– Надеюсь, покупатели не соберутся разом, — пошутил Фиртич.
– Все равно. Замечено: многие энергичные люди и в выборе одежды независимы. А максимум их энергии совпадает с нестандартностью наряда. И наоборот, сникают, когда становятся похожими на окружающих. Хорошо одетый человек уверен в себе...
– Хорошо одеться можно и в хороший стандарт, — вставил Фиртич.
– Стандарт не может быть хорошим, он может быть добротным. Но в повторяемости уже заложена ущербность. Неспроста у вас аллергия от стандарта.
«Какого черта он тащит меня с собой?» — шевельнулось беспокойство в груди Фиртича — интуиция его редко подводила.
– А лучшие мировые фирмы? Сотня экземпляров — это максимум, — продолжал Барамзин. — Конечно, есть у них и поток. Но не поток определяет лицо фирмы. Поэтому модельер — главный человек, на вес золота. Мы же подчас не ценим, что имеем. Возьмите дамские сапоги. Или шапку боярскую... Модель наша, а мода пришла из-за границы...