Университетская набережная
Шрифт:
Он был уверен, что вышли на верный след. Эта уверенность еще больше окрепла, когда поступили данные из паспортного отделения. В квартире, взятой под наблюдение оперативниками, был прописан некто Пахомкин Владимир Николаевич, 1952 года рождения. Трижды судим — две кражи и грабеж. Теперь самая главная работа легла на группы наблюдения.
Рано утром Ким сообщил, что Пахомкин с туго набитой спортивной сумкой вышел из дома.
— «Квартирант»? — Задавая Киму этот вопрос, Апачиди одновременно выдернул шнур электробритвы из розетки, огладил подбородок.
— «Квартирант» остался.
Вскоре позвонил и сам Мануйлов:
— Докладываю из Пулкова. Пахомкин стоит в очереди за билетом на Москву, до ближайшего вылета два часа.
— Саша, махнешь за ним в столицу. Становись в очередь за билетом. Сейчас пришлю к тебе Рената с деньгами. В Москве сразу же свяжись с товарищами из МУРа. Он дал Мануйлову московские телефоны.
В двадцать часов из Москвы позвонил Мануйлов:
— Наблюдение за Пахомкиным организовали. Оказывается, он иконы в Москву привез. Есть здесь одно местечко, где собираются коллекционеры. Пытался продать им Пахомкин свой товар, но никто не взял. Сдается, что иконы особой ценности не представляют. Коли и дальше так пойдут дела, надо думать, привезет вскоре их Пахомкин обратно в Ленинград. Тут его и возьмём.
На Васильевском никаких изменений не было. Постоялец Пахомкина за весь день так никуда и не отлучился. И только на следующее утро он впервые появился на улице.
— Направился в сторону Среднего проспекта,— докладывал по рации Закордонский.— Свернул направо. Мы на Среднем. Зашли на почту. Квартирант заполнил два почтовых перевода, вышел. Остановился у урны, рвет какие-то бумаги... Кажется, возвращается домой...
— Где думаете задерживать?
— Лучше всего, когда свернет под арку.
— Правильно, постарайтесь без стрельбы.
Томительно тянулись минуты. Наконец из рации донёсся характерный голос Закордонского.
— Порядок. Упаковку закончили.
— Оружие?
— При нем не оказалось. Приедем — возьмем санкцию на обыск квартиры.
Подполковник не стал сразу опрашивать задержанного, ждал результатов обыска в квартире Пахомкина. Взяв паспорт «квартиранта», раскрыл на первой странице. Фамилия — Федяй. Имя — Александр. Отчество — Александрович. Год рождения — 1948. Место рождения — Петропавловск-Камчатский. Читал, то и дело поглядывая на телефон. И вот — звонок из квартиры Пахомкина:
— Есть пистолет, нашли. Вещей Гордеева не обнаружено...
Подполковник попросил ввести залержанного. Федяй рассказывал неспешно, спокойным голосом, будто взвешивал каждое слово. О том, как, неожиданно увидели во дворе дома Петю Гордеева, а на улице – автофургон. Чтобы не привлекать внимания, поставили заранее припасенную коробку возле вещей, которые жильцами были подготовлены к погрузке, а сами ушли в сквер подождать, когда зять Холодовой уедет. Петя уехал, они вернулись — ни фургона, ни вещей, ни коробки. Тогда и приобрели другую — в овощном киоске.
Пришел следователь. И Федяй, теперь уже для протокола, слово в слово повторил, как был совершен разбой. Тем временем привезли Холодову. Началась процедура опознания. Холодова, прищурясь, с порога обвела взглядом опознаваемых.
— Здесь нет никого из тех, кто вломился в мою квартиру,— заявила она.
Показания Холодовой занесли в протокол, и она подписала его. Поставили свои подписи и понятые, и опознаваемые. Такого поворота событий оперативники не ждали. Апачиди направился в комнату, где находился следователь. Там шло бурное обсуждение итогов опознания. Подполковник присел в сторонке, не принимая участия в разговоре. Он думал сейчас о другом. Снова и снова возвращался к беседе с Федяем и все сильнее склонялся к нестандартному разрешению сложившейся ситуации.
— Надо проводить очную ставку,— обратился он к следователю.
В комнате повисла тишина. После неудавшегося опознания проводить очную ставку — вещь бессмысленная. Заранее можно предсказать слова Федяя: «Верно, бабушка, говоришь, никогда мы с тобой не встречались. И в квартире твоей я не был». Апачиди настоял, чтобы вновь пригласили Холодову.
Следователь начал очную ставку.
— Серафима Мефодьевна, здесь присутствует гражданин Федяй. Во время опознания вы видели его в числе других двух лиц и заявили, что никого не опознаете.
— Да, я так и сказала.
— В свою очередь, гражданин Федяй во время допроса показал, что был в вашей квартире и что он один из участников разбоя. Вы подтверждаете это, Александр Александрович?
— Я действительно там был.
— Опишите обстановку квартиры, свои действия...
— Прихожая обита рейками. На тумбочке — елка. Я, кстати, за нее зацепился, чуть не свалил. По стенам в прихожей висели иконы. В комнате — камин, на нем бронзовые часы, две статуэтки...
С каждой новой фразой Холодова все пристальнее и пристальнее всматривалась в Федяя, потом подалась к нему, широко открыв глаза. А когда он рассказал, как поранил палец, снимая со стены одну из икон, и спросил, где бинт, вскочила со стула:
— Ой, так это же действительно тот! Я еще говорила: «Не убивайте только». А он: «Живи, бабка, нам деньги нужны».
После того как очная ставка была завершена, подполковник и Федяй молча выкурили по папиросе. Апачиди предложил чаю. Федяй отказался:
— Спасибо, начальник. Чаю больше не надо, а вот врача бы не мешало. Что-то неважно я себя чувствую...
К нему вызвали врача. Жалобы на сердце и какие-то известные только медикам симптомы потребовали срочной госпитализации.
Сутки спустя вновь было тихо в той части здания на Литейном, 4, где разместились комнаты сотрудников отдела, возглавляемого Харлампием Ивановичем Апачиди. Он снял телефонную трубку, набрал номер больницы:
— Подполковник Апачиди. Как самочувствие Федяя?
— А мы только что собирались звонить вам. Нет больше Федяя. Двадцать минут назад умер.
Подполковник опешил:
— Умер?
— От инфаркта. Тут от него письмо осталось. Я направлю его вам.
Письмо было неоконченное. Да и не письмо это было, а только его первая строчка: