Университетская роща
Шрифт:
Лаврентьев молча выслушал господ профессоров и ответил так, словно у него болели зубы:
— Хорошо. Рассмотрим. В надлежащем порядке.
И еще одна радость как награда за долгие-долгие годы труда ожидала Крылова. Это его ученики. Кружок «маленьких ботаников».
Он сложился незаметно, постепенно, как бы сам собою. По вечерам в Гербарий стали заходить студенты: Валериан Титов, Борис Шишкин, Леонид Уткин, Виктор Ревердатто… Посидят, посмотрят, как Крылов монтирует растения, попросят что-то сделать самим…
Он охотно объяснял им смысл своей работы, давал задания, догадываясь, что не праздное любопытство руководит этими молодыми людьми. Установился сам собою и определенный
— Пятница — бабий день, — пошутил худенький, чрезвычайно впечатлительный и добрый Леонид Уткин. — Баню топить, стирку водить, хлеба ставить.
Уткину двадцать пять лет, но выглядит он совершеннейшим юношей. Однако этот хрупкий на вид юноша обладает твердым и целенаправленным характером. Успел уже поработать в 1905 году учителем народной школы в Томске, в 1906 году — учителем реального училища в Ново-Николаевске. В 1907 году поступил в Томский университет. И сейчас уже имеет вполне готовую первую научную работу по геоботаническому исследованию озера Горчаны. Леонид Антонович Уткин, по мнению Крылова, прирожденный лекарственник. Как ни у кого другого, у него ярко выражены пристрастие и талант именно к лекарственным растениям. Увлечен народной медициной горячо и самозабвенно.
Шишкин — тот другой. Спокойный, рассудительный, наблюдательный. Все анализирует и на все имеет собственную точку зрения. Трудолюбив и упорен. «Чистый ученый» — говорят про него товарищи. — Не пройдет и несколько лет, как мы все будем его навеличивать: академик Борис Константинович Шишкин…
Виктор Ревердатто — тоже личность своеобразная. Студент Технологического института, он должен вот-вот закончить институт и стать инженером-химиком. А перебежал в ботаники — и ни о чем другом слышать не желает. Виктору Владимировичу Ревердатто девятнадцать лет, но он не терпит никакого возрастного превосходства и не уступает ни в чем своим старшим коллегам. Родился он в Харькове, в семье мирового судьи. Однако предки его — Ревердатти — попали в Россию с острова Корсика. Поэтому в кружке маленьких ботаников за ним установилось прозвище «корсиканец». Наш неистовый корсиканец… Горячий, живой, подвижный, непоседливый, взрывной и… влюбчивый. Большие темные глаза всегда несколько лихорадочны, возбуждены. Убежденный докучаевец. И — отъявленный спорщик, из-за своей горячности нередко попадавший впросак. Ботанические интересы пока что расплывчаты: то ли хакасскую степь изучать, то ли, подобно Уткину, в народную медицину податься…
Через короткое время в кружок вошли еще несколько человек: студент-геолог Константин Тюменцев, медики Николай Молотилов и Константин Онисимов — люди интересные, любознательные.
Особенно по душе Крылову Валериан Семенович Титов. «Любимый ученик Порфирия Никитича», — с некоторой ревностью говорят о Титове маленькие ботаники. Может быть, они и правы… Валериан мил Крылову своей скромностью, тихостью и отчетливо выраженным ботаническим характером: он систематик, флорист, как и сам Крылов. Трудно быть систематиком. Черная, неблагодарная и кропотливая работа: собрать каждую травинку, расписать, определить, пересчитать и измерить все эти пестики-тычинки, лепестки, корневища… Инвентаризация, а не работа. Но без нее в ботанике невозможна никакая другая, никакие открытия. «Если хотите растить розы, — землею будьте…» Крылов счастлив, что всю жизнь сам был землею и что приходят молодые люди с подобным стремлением. У него появилась надежда, что круговая оборона кончается и прибывают свежие и талантливые силы подкрепления…
Очередная пятница начиналась примерно так же, как и другие. Часам к семи вечера стали собираться завсегдатаи. Крылов заварил ботанический чай —
За длинным препараторским столом становилось все многолюднее, шумливее. Низко свисали электролампы под жестяными колпачками. За окнами пурга, вой ветра. А в Гербарии тепло, пахнет вековым настоем сухих цветов и трав.
Крылов остановился на пороге большой комнаты. Ему показалось, что сейчас за столом собралась его семья, его дети и внуки. Он почувствовал себя старым и счастливым дедом. Прошаркал к столу и сварливо, пряча ласковую улыбку, проговорил:
— На кого бы сегодня поворчать?
— На Ревердатту! — хором отозвалась молодежь. — Корсиканец опять проиграл. Не смог окоротыш опознать.
— А ну, Виктор, подите сюда, — позвал юношу Крылов. — Как же это произошло? Рассказывайте.
— Да они, Порфирий Никитич, нечестно… Такой окоротыш подготовили… У-у, злодеи! — заоправдывался Ревердатто.
Окоротыш — это растение без цветка, иногда без листьев, без корня. Словом, без каких-либо важных признаков. Выигрывает тот, кто сумеет все-таки определить растение. В данном случае Виктору достался трудный экземпляр: голый стебель да корень — и все. Немудрено и оплошать. Это же надо было так изуродовать аквилегию, красавицу-троецветку! Ну и шутники…
— А вы, Порфирий Никитич, сможете? — обступили Крылова молодые люди.
— Попробую, — ответил Крылов и, подыгрывая молодежи, как на экзамене, доложил: — Семейство лютиковых. Водосбор липкий, аквилегия, троецветка. Распространен в альпийском поясе Алтая. Низкотравные луга. Траву водосбора парят три дня в корчаге. Употребляют при параличе, родимчике, переутомлении. После приема необходимо спать…
— Гениально! Ур-ра профессору! — не выдержал Ревердатто.
Крылов усмехнулся. То, что маленьким ботаникам казалось гениальностью, для него было будничной работой. Как же не распознать ту же троецветку, если она месяцами лежала на столе перед глазами, если он сотни раз держал ее в руках, сам привез с Алтая, засушил, приклеил на лист, упрятал под рубашку. Он помнит аромат ее синих цветочков… И так — с каждым сибирским растением, прошедшим через его руки. Ошибался он действительно редко, разве что с каким-нибудь жителем из стран заморья, австралийским чудом… «Сибиряков», «алтайцев», «альпийцев», «таежников», «приполярников», «степняков», «камнежителей», «снеголюбов» и прочих насельников необозримых зауральских просторов он знал в лицо.
— Что ж, коллеги, прошу садиться, — Крылов вернул окоротыш Ревердатто, прошел к столу. — Развлеклись и довольно. Время торопит, — и добавил, обращаясь к «корсиканцу»: — Не огорчайтесь, Виктор Владимирович, вам действительно достался чрезвычайно сложный экземпляр. Кроме того, вы забыли слова Дарвина: «Если у дерева есть мозг, то его следует искать в корнях». У троецветки очень характерный корень. Если в другой раз вы обратите на это обстоятельство внимание, то вне всякого сомнения одержите викторию.
Он дождался, пока все удобно расположатся, и сел на просторный стул с поручнями и спинкой выше головы. Студенты в шутку называли его царским полукреслом, а Крылов именовал насестом. «Кто завалил мой насест папками?..».
Время торопит… Когда-то, во времена молодости Крылова, стихи Ивана Никитина «Медленно движется время» были студенческой песней и исполнялись размеренно, на мотив вальса. Теперь же эту мелодию превратили в марш, и она стала революционной песней. «Дружно, товарищи, в ногу». Живая, живая нить, но как уплотнилось время… Вальс превратили в марш.