Untitled.FR11.rtf5

Неизвестно

Не об этом ли и пела Екатерина Тихоновна в своих печальных песнях:

Без ветра шумела осина,

И горькая пахла кора...

Нет матери счастья без сына,

Забрали его мусора...

И плакала.

И казачий черно-петуховый генерал Гриша Орлов, обнимая ноги Екатерины Тихоновны, кричал:

— Матушка! Пожалей себя, матушка наша, не терзай душу! — и снова плакал, роняя слезы на колени

Екатерины Тихоновны и на свой генеральский мундир.

И я тоже плакал, а Екатерина Тихоновна гладила меня по голове, и заключен­ный Лупилин подносил нам откуда-то блюдо с рюмками, наполненными шотланд­ским виски, и тоже плакал.Странно, но жизнь продолжается и после разразившейся в нашей квартире ка­тастрофы.

Сегодня позвонил Ш-С. и спросил, все ли в порядке.

Я ему ответил, что он все знает сам.

Ведь еще тогда на лестничной площадке он сказал, что, может быть, мы и не полетим вообще...

— Ты смотрел рукопись? — спросил Ш-С.

— Какую?

— Которую я тебе в портфель сунул. «Пока не запел петух» называется.

— Я должен огорчить тебя, Ш-С. ... — сказал я. — Полковник Федорчуков, улетая с Екатериной Ивановной на Юпитер, захватил твой портфель... Так что там, на Юпитере, твой петух будет петь...

Ш-С. хмыкнул и спросил, знаю ли я, что водяной, когда желает показаться лю­дям, всплывает обычно в виде колеса или бороны?

На этом разговор прервался, черно-петуховый генерал Гриша доложил мне, что ужин подан, и я пошел ужинать.

За столом, накрытым в комнате Поляковой, кроме меня сидели Екатерина Ти­хоновна, которой теперь фамилия почему-то была Полякова, а также черно-пету- ховый генерал.

Подавал на стол кушанья депутат Векшин, облаченный в колготки и зеленую женскую кофточку с короткими рукавами. На руках у него были белые перчатки.

Депутат Векшин, как мне объяснили, заменил племянника Степу, который, как объяснили мне, уехал назад в Рельсовск.

Я спросил Векшина, очень ли огорчило его, что наш полет сорвался, и как он себя чувствует теперь? Все ли благополучно у него?

Векшин недоуменно посмотрел на меня, но когда черно-петуховый генерал на­хмурился, вытянулся в струнку и отрапортовал:

— Премного благодарны-с...

Тем не менее от меня не укрылось, что он не вполне искренен.

Ах, Рудольф...

Ну в чем же я виноват перед тобой?

Если бы ты, Векшин, был упырем или хотя бы евреем, соседи по лестничной площадке, может, и поверили бы тебе, что ты депутат, но ты не упырь и даже не еврей. Кроме того, у тебя и штанов нет, а в рваных колготках и женской кофте с короткими рукавами далеко не уйдешь. И разве я виноват в этом? Разве это я так устроил мир?

Ах, Векшин, Векшин!!

Тебе безразлично сейчас, что в результате твоего (да, да, и твоего тоже!) недо­смотра абсолютный дух не смог опять возвыситься до тождества субстанции и субъекта.Ты уже не осознаешь, Векшин, гнета неразумной силы! Ты изменил общему делу ради сладости рабства. Ты окончательно

отказываешься от реального дела существ, бывших доселе лишь внешне сближенными.

Я виноват перед тобой, Векшин, но виноват нисколько не больше, чем перед Екатериной Тихоновной, пардон, Екатериной Ивановной, чем перед всем челове­чеством, заветные надежды которого я не смог оправдать.

Аппетита у меня не было.

Поговорив с Екатериной Тихоновной и черно-петуховым генералом Гришей, я выяснил, что они тоже знают многое.

Хотя они ничего и не слышали о планах Н.Ф. Федорова, но многое понимают, как и надо понимать.

На мой вопрос об относительной величине нашей планеты ко всей Вселенной Екатерина Тихоновна ответила, что величина эта подходящая.

А когда я спросил, чувствуют ли женщины и девушки половое сношение на расстоянии, казачий генерал Гриша захохотал и сказал, что еще как чувствуют!

Кроме этого Екатерина Тихоновна и черно-петуховый генерал сообщили мне кое-что, чего я не знал.

Оказывается, пока я рисовал пейзажи Юпитера с одинокой фигуркой Поляко­вой, — кстати, иностранный гость из Туркменистана, как сообщил мне любезно генерал, купил шесть моих полотен, — так вот, пока я занимался живописью, пыта­ясь уйти от мысли о катастрофе всего человечества, я успел жениться на Екатерине Тихоновне. Мне даже показали мой паспорт, где была сделана отметка об этом.

Кроме того, мне сообщили, что я являюсь теперь владельцем всей этой квар­тиры.

Я поблагодарил и спросил черно-петухового генерала, могу ли вернуться в свою комнату.

— Иди-иди. — улыбаясь, сказал генерал. — Только по коридору не очень шастай, а то уборка скоро.

Он был прав. Когда я шел в свою комнату, казаки уже выводили в коридор уз­ников приватизации. Теперь одеты они были попроще, но штанов ни на одном из них по-прежнему не было.

Надо не забыть попросить господина генерала, чтобы он разрешил повесить в чулане изречение Н.Ф. Федорова: «Рабство и господство есть несомненное зло, но и свобода (взятая сама по себе, без дальнейшего определения и осуществления своего назначения) не есть благо, она просто — ничто».

Только не надо приводить того, что заключено в скобках.

Можно просто написать: «Рабство и господство есть несомненное зло, но и свобода не есть благо, она просто — ничто».

Вернувшись в свою комнату, я снова взялся за работу, намереваясь нарисовать нашу высадившуюся на Юпитере делегацию.

Полякова — первая! — получилась хорошо, но когда я взялся рисовать сидя­щего Федорчукова — получился портфель.

Вот такая картина: посреди пустынного ландшафта Юпитера сидит испуган­ная Екатерина Ивановна, а возле ее красивых ног — раскрытый, похожий на жабу портфель, который мне подарил один приятель лет пять назад. И смотрит порт­фель вытаращенными глазами, которых у него нет, прямо на Екатерину Ивановну. А Екатерина Ивановна на него смотрит, и на лице ее смятение и ужас.