Унтовое войско
Шрифт:
Сотенный командир был рассержен донельзя.
— Ты понимаешь, что натворил! — кричал он на Кудеярова. — Казаков, что ни день, вызывают в окружной суд. Требуют: давайте показания по обвинению Кудеярова, было ли насильство при венчании? Сплошная канитель. Ехать далеко да и накладно — на своих-то лошадях.
Кудеяров молчал, переминался с ноги на ногу. Сотник поглядел на него, смягчился:
— Младенец-то от Катерины?
— От кого же еще? Не от старухи же.
— Почел я за нужное приобщить младенца по спискам в казачьи дети. Спрашивал о том
— Изоврались они вовсе, ваше благородие. А нельзя ли узнать, что в суде… куда суд клонится? — спросил Кудеяров.
— Поживем — увидим.
А в Кульской этапной команде исподволь собиралась буря.
Леонтьеву удалось рассердить свое пехотное начальство на казачий полк. Из бригады последовала в полк депеша: «Прикажите казакам состоять в точной зависимости от этапного командира». Из полка с ответом не задержались, донесение поручика Леонтьева сочли несправедливым.
В особо же посланном наставлении казакам от полка было указано, что казаки, хотя и состоят в полном распоряжении поручика по несению этапной службы, во всем остальном остаются в полном подчинении полку.
В наставлении, к превеликой радости казаков, указывалось, что они не должны исполнять собственные этапного начальника прихоти и хотения или возить казенную амуницию, оружие или иную тяжесть.
Это наставление минуло командира этапа, и Леонтьев требовал от казаков, чтобы те дали переписать его. Поручик хотел отослать сие наставление в бригаду, но казаки выдать полковую бумагу отказались.
— Врет ваш полковник, он устава не знает. Я вам всем покажу! — горячился поручик. — Вот ужо… посмотрите!
— Полковник врет!? — удивлялись казаки. — Полковник врать не станет.
Леонтьев ругался, скрипел в ярости зубами, признавался, что откомандирован на этап по представлению самого генерал-губернатора Муравьева и, если захочет, всех «в бараний рог скрутит».
Отлучки Кудеярова в Выселки не прошли для него бесследно. Леонтьев стал придирчив к нему. Посмеиваясь в усы, при всей команде учинял допрос:
— Уж не замечен ли ты, братец, в совращении православных? Ну, что молчишь? Отвечай! Ну-кось!
— Никак нет, ваш бродь… — смущенно отвечал Кудеяров.
— А кто же ты есть, если жена отказалась от тебя? Уж тогда ты нюня в любви. А может, ты раскольник? Не сектант ли ты, не скопец?
Кудеяров глядел исподлобья на командира этапа, его била дрожь: хотелось сгрести плюгавого офицера, кинуть в сугроб, за изгородь.
— Унтер-офицер! — звал поручик.
— Честь имею!..
— Не слыхал ли ты… будто Кудеяров от роду скопец? Говори!
— Чтоб он был скопец… — начинал неуверенно унтер-офицер.
— Ну, ну! — торопил Леонтьев. — Живее, зёва! Нукося!
— Чтоб он был скопец, ваше благородие, мною совершенно не замечено. Не могим знать!
— Ну и дурак! Ступай прочь!
Допрос продолжался.
— А
— Никак нет!
— И выдает тот бродяга себя за священника… иеромонаха?
— Не могу знать-с!
— То-то и врешь, как ты сам есть раскольник. В дни рождения императора и императрицы ни на литургии, ни на молебне в церкви не был. Стыд и срам!
— С этапом был, в отъезде.
— Поставляя на вид это… подтверждаю тебе, что впредь будешь предан строгому взысканию.
На Еравнинской станции Кудеяров надумал в котле кипятить воду на чай. Пришел ямщик с этапа. Начал заставлять казака варить в котле говядину. Тот отказался. На шум явился Леонтьев. Ударил Кудеярова в зубы. Раскричался ни с того ни с сего:
— Ты у меня, раскольник, свои порядки на этапах не заводи!
И какого лешего принесло его на этап… Леонтьев обычно этапы не сопровождал, выезжал из Кульска не более трех раз, да и то нагонял колодников на подходе к последней станции для сдачи партии. А тут что-то зачастил с выездами. Боялся доноса, что ли.
Но казаки, все же донесли на него. Постарался опять же Петька Жарков. Очень уж зол был на поручика, и не столько из-за себя, сколько из-за Ванюшки Кудеярова.
Леонтьев завел любовные шашни с женой истопника. Это и послужило для Жаркова поводом явиться к Гантимурову.
— Помилуйте, ваше благородие, опять к вам толкает меня господин поручик, — заявил с едва приметной усмешкой Жарков.
— Да ты, я вижу, повадился… — недовольно проворчал сотник. — Давно ли был?
— Не обессудьте. Мочи нет, сил нет и терпенье лопнуло. Казаки послали к вам.
— Ну, что у тебя? Какое дело?
— Дак дело-то вовсе новое… Когда из-за худой печки в казарме приказал нам поручик выбраться на хрестьянские квартиры, то истопник вместе с женой в казарме остался. Этапный начальник ездил туда часто и встречал свою сударку без мужа. Господин поручик посылал истопника в улусы для покупки дров. Мы же заходили в те часы в казарму и находили их, судариков, в весьма заметном положении к связи любовной… Мы ему, любезному, намекали, что так неприличествует его благородию, а он по-прежнему угнетал нас по службе. Избрюзжался вовсе. Изведали мы от него горя невпроворот.
Гантимуров только качал головой. Не знал, что и делать. Он слышал, что между казачьим и пехотным начальством пошли раздоры из-за поручика Леонтьева.
Отпустив Жаркова, он все же донес в полк о случившемся.
Леонтьев был убежден, что в огласке его амурных похождений больше кого бы то ни было замешан Кудеяров. Он вызвал его к себе на квартиру и вдоволь потешался над ним, ругая казака скопцом и дубиной стоеросовой.
Устав от ругани, Леонтьев объявил, что генерал-губернатор ему как отец родной, что «вы пишете доносы, а их никто не берет во внимание». Тут вытащил он из сундука полковничьи эполеты, искособочился и стал примерять их на свой мундир, доказывая, что эти эполеты много значат, что такие и на государе.