Унтовое войско
Шрифт:
На плац привели арестованных. Без погонов, без лампасов. Теперь они не казаки. За ночь как-то по скорому пометило их лица бледностью и отрешенностью. Лишь у Мансурова глаза полыхали живым светом. Лосев смотрел на все невидяще, будто его ослепили. У пожилого Сетяева, обремененного большой семьей, кривился и вздрагивал рот.
Хорунжий спросил, не покаются ли они.
Арестованные молчали. Мансуров переступил с ноги на ногу, подтянул заплатные канифасовые порты и выкрикнул хрипло:
— Лишнее говорить — делу вредить!
— Его
— Не пугай волка большим поросенком. Мы этой службой сыты по горло.
Муравьев поднял шпагу, пробормотал сквозь зубы: «А-ля пугачевцы…» Забили барабаны. Набежали урядники стаскивать одежду с осужденных. Один из них, подталкивая Мансурова к строю, назидательно приговаривал:
— За дело побьют — повинись да пониже поклонись!
Пока трещали барабаны и осужденные шли сквозь строй, Муравьев ни на кого не посмотрел. Его взгляд блуждал по зубчатой гряде гор, ему представилось, что осужденные босыми ногами ступали по остроконечным елям, по каменным изломам сопок, по ледяным лепешкам гольцов… Он вздрогнул, когда до пего донесся не то крик, не то стон. Но Муравьев не оглянулся и не подал вида, что слышал.
— Ваше пред-ст-во — глухо выпалил Чекрыжев. — Сетяев упал.
Остроконечные ели врезались в затуманенные горизонты, ледяные лепешки гольцов плавились на солнце.
— Поднять! Что еще за капризы? — не поворачиваясь к Чекрыжеву, отрезал командующий.
Перед глазами всплыло благообразное, заросшее волосами лицо старика из Кордона, и в ушах заворочались слова его тяжелые: «Привезли из Расеи начальника карийского… Чуть что не так — в цепи закуют…» Муравьев прикрыл веки, а старик не пропадал, лез прямо с бородой сквозь веки, нашептывал: «А у нас тут много не попрыгаешь. Затолкают под землю в железные курятники… к Разгильдееву, живо богу душу отдашь. На носилки тебя да и на отвал…».
В Иркутске Муравьев обдумывал всеподданнейший рапорт. Надо было внушить царю веру в правильность избранного пути, в чем-то затронуть гордыню самодержца, где-то подсластить.
Забайкальское казачье войско окончательно образовано. Учреждена Забайкальская область во главе с наказным атаманом.
Генерал был в настроении, писалось легко:
«Войско в нынешнем лете было в сборе по батальонам и сотням. Я лично имел возможность осмотреть на сборных пунктах все пешие батальоны, многие русские сотни и бурятскую бригаду.
Артиллерийская казачья бригада сформирована и найдена мною в самом приличном состоянии. Лошади там уже приучены возить пушки, и взводы батарейные делали учения с пальбой отменно хорошо. Лошади те закуплены у местных бурят, хотя и не весьма рослые, но сильные и ходят в батарейных орудиях, как лошади самих лучших пород, в артиллерии употребляемых».
Муравьев раздумывал: «Отписать ли государю о смутьянах в войске?» Решил отписать. Будет куда неприятней, если государю донесут помимо командующего. Чего уж там…
«Не могу здесь
Не кончать же всеподданнейший рапорт столь плачевно и уныло! Муравьев написал Николаю I о необходимости сделать будущей весной сплав войск по Амуру. Обосновал все, как надо. «Сие должно бы убедить государя, что пора действовать, иначе Англия упредит нас», — подумал он.
После полудня пришла петербургская почта. Какой пассаж! Граф Лев Алексеевич Перовский сообщал, что он уже не министр внутренних дел, а лишь председатель департамента уделов. Это после-то одиннадцатилетней службы в министерстве…
Николай Николаевич схватился за голову: «Нет, не может у меня быть такое, чтобы все хорошо. Не-ет, не может! Граф-то, а?! Главная опора в Петербурге. Где она теперь? То-то Нессельроде радуется, то-то предоволен!»
Экспедиция подполковника Ахтэ возвратилась в Иркутск. Ахтэ составил карты южной и северной покатостей хребта, обозначил, по спросу у гольдов, какое именно пространство они считают на Амуре русским, а какое — китайским.
Между рекой Удою и Охотским морем Ахтэ не нашел никаких признаков государственной границы.
— Где кончается разграничение? — спросил его Муравьев.
— У Горбицы, ваше превосходительство. Там встречена нами нейтральная полоса шириной в несколько саженей. Полоса эта у реки Шилки кое-где обозначена межевыми столбами. Горбиченские казаки в прежние годы объезжали и осматривали границу. Наведывались туда и манджурские стражники. Если находили след человека, то обкладывали след камнями или дерном, чтобы сохранить его до поимки нарушителя. Ну, а где границу пересекал ручей, там ставили с каждой стороны высокие сваи, между ними поперек воды натягивали канаты из конского волоса.
Ныне же граница забыта. Сваи подгнили, канаты упали в воду. Императорская печать, приложенная к межевым столбам, поломалась, да и сами столбы со многих мест исчезли.
Муравьев с удовольствием потирал руки.
— От Горбицы и до самого устья Амура никакого разграничения? — спросил он.
— Никакого, ваше превосходительство!
— Ваша экспедиция лишний раз доказала то, во что никак не хочет поверить граф Нессельроде. Надеюсь, господин подполковник… вы не искали специально несуществующую границу и не привлекли внимания китайцев?