Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)
Шрифт:
Но уничтожить легче, чем восстановить. Город торговли, искусств и Зенобии постепенно превратился в безвестный маленький городок, затем в крошечную крепость и, наконец, в жалкую деревушку. Нынешние граждане Пальмиры, тридцать или сорок семей, построили свои глиняные хижины в просторном дворе великолепного храма.
Неутомимого Аврелиана ждал еще один, последний труд: надо было уничтожить опасного, хотя и безродного мятежника, который во время пальмирского восстания выступил против империи на берегах Нила. Фирм, друг и союзник Одената и Зенобии, как он гордо себя именовал, был всего лишь богатым египетским купцом. Торгуя с Индией, он завязал дружбу с сарацинами и блеммиями, которые жили по обоим берегам Красного моря и потому могли легко войти в Верхний Египет. Он воодушевил египтян надеждой на свободу, во главе их разъяренной толпы ворвался в Александрию, надел там императорский пурпур, стал чеканить деньги, издавать указы и набрал армию, которую, как он тщеславно хвалился, мог содержать на одни только доходы от своей торговли бумагой. Такие войска были слабой защитой против приближавшегося Аврелиана, и кажется почти ненужным говорить, что Фирм был разгромлен, взят в плен, подвергнут пытке и казнен. Теперь Аврелиан мог поздравить сенат, народ и себя самого с тем, что за немногим менее чем три года он восстановил мир и порядок во всем римском мире.
Ни один полководец с тех пор, как был основан Рим, не заслуживал триумфа больше, чем Аврелиан, и ни один триумф не был отпразднован с такими величайшими гордостью и великолепием. Это пышное шествие открыли двадцать слонов, четыре императорских тигра и более двадцати самых необычных животных из всех климатических областей
20
Ношение штанов, которые назывались бракке, в то время еще считалось варварским галльским обычаем, однако римляне сделали большой шаг вперед в этом направлении. Обматывать ноги и бедра полосами ткани (такая полоса называлась фасция) во времена Помпея и Горация считалось признаком плохого здоровья или изнеженности. Во времена Траяна этот обычай был принят только у роскошно живших богачей. Постепенно его перенял весь народ, вплоть до последних бедняков.
Красота Зенобии была заключена в оковы из золота; шею царицы охватывала золотая цепь, которую поддерживал раб, и Зенобия едва не падала под непосильной тяжестью драгоценностей. Она шла впереди великолепной колесницы, на которой когда-то надеялась въехать в ворота Рима. За этой колесницей ехали две другие, еще более роскошные, – одна Одената, другая персидского монарха. Триумфальная колесница Аврелиана (раньше принадлежавшая одному из готских королей) для такого памятного случая была запряжена то ли четырьмя оленями, то ли четырьмя слонами. Самые знаменитые люди из сената, народа и войск завершали это торжественное шествие.
Неподдельная радость, удивление и благодарность заставляли звучать громче приветственные крики толпы; но удовольствие сенаторов было омрачено присутствием Тетрика, и они не могли удержаться, чтобы не выразить шепотом свое недовольство тем, что высокомерный император так выставил на позор перед всем народом римлянина и высокое должностное лицо.
Но Аврелиан, хотя, возможно, слишком насытил свою гордость, обойдясь подобным образом со своими несчастливыми соперниками, обошелся с ними с таким великодушным милосердием, какое редко проявляли древние завоеватели. Правителей, безуспешно защищавших свой трон или свою свободу, часто казнили удушением в тюрьме, как только триумфальное шествие поднималось на Капитолийский холм. Этим же узурпаторам, которых поражение сделало преступными изменниками, было позволено жить в достатке и почетном покое. Зенобия получила от императора изящную виллу в Тибуре или в Тиволи, примерно в двадцати милях от столицы; сирийская царица постепенно сделалась римской матроной, выдала дочерей замуж в знатные семьи, и ее потомство существовало еще в V веке. Тетрик и его сын были восстановлены в прежних высоких званиях и получили обратно свои богатства. Они построили на холме Целий великолепный дворец и, как только он был закончен, пригласили туда на ужин Аврелиана. Войдя во дворец, гость был приятно удивлен, увидев картину, на которой была изображена необычная судьба хозяев дома: было изображено, как они подают императору гражданский венок и скипетр Галлии и вновь получают из его рук знаки сенаторского достоинства. Отец позже был назначен наместником Лукании, и Аврелиан, который вскоре сделал отрекшегося монарха своим другом и собеседником, по-свойски спросил его: разве не более желанная доля управлять провинцией в Италии, чем царствовать за Альпами? Сын долгое время оставался уважаемым членом сената; Аврелиан и его преемники никого из римской знати не уважали больше, чем его.
Триумф Аврелиана был таким долгим и разнообразным в своей пышной роскоши, что, хотя он начался на рассвете, медленная величавая процессия поднялась на Капитолий лишь в девятом часу вечера, и, когда император вернулся во дворец, было уже темно. Празднество продолжили театральные представления, цирковые игры, охота на диких зверей, бои гладиаторов, потешные морские сражения. Армии и народу были сделаны щедрые подарки, и несколько приятных или полезных для города учреждений внесли свои вклады в увековечение славы Аврелиана. Значительная часть привезенной им с Востока военной добычи была посвящена богам Рима; Капитолий и все остальные храмы сияли от блеска даров, которые Аврелиан преподнес им в своем показном благочестии. Один только храм Солнца получил около пятнадцати тысяч фунтов золота. Этот храм, великолепное здание, был построен императором на склоне Квиринальского холма вскоре после триумфа и посвящен им тому богу, которого Аврелиан почитал как творца своей жизни и удачи. Мать Аврелиана была младшей жрицей в одном из храмов Солнца, так что особая преданность богу света была усвоена этим удачливым крестьянином еще в младенческие годы, и каждый шаг на пути вверх, каждая победа, одержанная во время его правления, подкрепляли это суеверие благодарностью.
Оружие Аврелиана победило внешних и внутренних врагов государства. Нас уверяют, что его благодетельная строгость искоренила во всем римском мире преступления и соперничество партий, вредоносные хитрости и губительное попустительство, а также прекратила дорого обходившийся стране рост численности слабого и обременительного для народа чиновничества. Но если мы хорошо представим себе, насколько быстрее коррупция развивается, чем излечивается, и при этом вспомним, что годы общественных беспорядков были длиннее, чем месяцы, отпущенные Аврелиану на его правление, то будем должны признать, что нескольких коротких мирных отрезков времени было недостаточно для выполнения трудной работы по проведению реформ. Даже его попытка снова сделать монеты полновесными была встречена сопротивлением – грозным восстанием. Раздражение императора по этому поводу прорывается в одном из его частных писем: «Боги, несомненно, определили, что моя жизнь должна быть постоянной войной, – пишет он. – Только что бунт в стенах Рима породил серьезную гражданскую войну. Рабочие монетного двора подняли бунт по наущению Фелициссима, раба, которому я дал должность по финансовой части. В конце концов они разбиты, но в сражении с ними убиты семь тысяч моих солдат из тех войск, которые обычно стоят в Дакии и в лагерях вдоль Дуная». Другие авторы подтверждают подлинность этого события и добавляют также, что оно имело место вскоре после триумфа Аврелиана, что решающее сражение произошло на холме Целий, что рабочие монетного двора подделывали монеты, а император вернул себе доверие народа, выдав людям настоящие деньги вместо фальшивых, которые он приказал принести в казну.
Мы могли бы ограничиться лишь рассказом об этой финансовой операции, но не можем умолчать о том, насколько все это в таком виде выглядит для нас нелогичным и невероятным. Уменьшение количества благородных металлов в монетах при сохранении их номинала – мера вполне в духе правления Галлиена; вероятным кажется и то, что люди, послужившие орудием этого беззакония, боялись неотвратимой кары от правосудия Аврелиана. Но и виновных, и получивших выгоду не могло быть много; нелегко представить себе и то, какими уловками эти люди смогли бы поднять народ, которому они причинили вред, против самодержца, которого они предали. Для нас естественно было бы ожидать, что такие злодеи были бы ненавистны народу наравне с осведомителями властей и прочими живыми орудиями угнетения, а денежная реформа была бы так же популярна, как уничтожение тех давно просроченных долговых расписок, которые
Каковы бы ни были причина и пели этого восстания, которое с таким малым правдоподобием приписано рабочим монетного двора, победой своей Аврелиан воспользовался беспощадно. Он был суровым от природы. Нервы этого крестьянина и солдата плохо настраивались на сострадание, и он мог без волнения смотреть на пытки и смерть. С самой ранней юности обучавшийся владеть оружием, Аврелиан слишком низко пенил жизнь гражданина, а потому карал людей военной казнью за самые малые проступки и переносил в систему гражданского правосудия строгую дисциплину военного лагеря. Любовь к справедливости часто становилась у него слепой яростной страстью, и во всех случаях, когда Аврелиан считал, что безопасность его самого или общества находится под угрозой, он не смотрел на то, достаточно ли доказательств, и не соразмерял наказание с виной. Беспричинное восстание, которым римляне отплатили ему за заботу, вывело из себя высокомерного императора. Самые знатные семьи Рима были виновны в этом непонятном заговоре или попали под подозрение. Жажда скорой мести привела к кровавой расправе, в которой погиб один из племянников императора. Палачи устали (если мы вправе позаимствовать выражение одного жившего тогда поэта), тюрьмы были переполнены, и несчастный сенат оплакивал смерть или отсутствие своих самых прославленных членов. Гордость Аврелиана была для сената не менее оскорбительной, чем его жестокость. Не зная ограничений, поставленных гражданским законодательством, или не желая их терпеть, Аврелиан не считал нужным обосновать свою власть чем-либо, кроме силы оружия, и владел по праву завоевателя империей, которую спас и покорил. Один из самых рассудительных государей Рима заметил однажды, что способности его предшественника Аврелиана больше подходили для командования армией, чем для управления империей. Понимая, в каком качестве природа предназначила ему блистать, Аврелиан через несколько месяцев после своего триумфа снова отправился на войну: было целесообразно дать беспокойному нраву легионеров выход в боях с иноземцами, а персидский монарх, по-прежнему наслаждаясь позором Валериана, продолжал безнаказанно бросать вызов величию Рима. Император, ведя за собой армию, грозную не числом солдат, а дисциплиной и отвагой, дошел до проливов, отделяющих Европу от Азии. Там он узнал, что даже самая абсолютная власть – плохая защита против тех, кем руководит отчаяние. Он сказал что-то угрожающее одному из своих секретарей, который был обвинен в вымогательстве, а было известно, что угрозы Аврелиана редко остаются невыполненными. У преступника оставалась лишь одна надежда – замешать в это дело некоторых старших офицеров армии, чтобы те разделили с ним его опасность или по меньшей мере его страхи. Умело подделав почерк своего господина, секретарь показал этим офицерам длинный кровавый список обреченных на смерть, в котором стояли их собственные имена. Не заподозрив обмана и не проверив подлинность списка, они решили спасти свои жизни, убив императора. Когда войска были на марше, на дороге между Византием и Гераклеей эти заговорщики, которым их должности давали право находиться рядом с Аврелианом, напали на него, и после недолгого сопротивления он погиб от руки Мукапора – военачальника, которого всегда любил и которому верил. Он умер, оплакиваемый жалевшей о нем армией, ненавидимый сенатом, но всеми признанный как воинственный удачливый правитель, полезный, хотя и суровый реформатор выродившегося государства.
После смерти Аврелиана сенат в последний раз употребил свою власть и выбрал М. Клавдия Тацита. Армия признала его, и он успешно вел войну против аланов. После того как он был убит, армия выбрала М. Аврелия Проба. Он одержал несколько побед на Рейне и Дунае, затем был убит в Сирмиуме. Его преемник Марк Аврелий Кар умер загадочным образом в начале войны против Персии. Ему наследовали его сыновья. Однако группа офицеров в Халкедоне выбрала императором Тая Аврелия Валерия Диоклетиана. Карин, единственный выживший сын Кара, короткое время правил на западе. В сражении при Маргусе Диоклетиан одержал победу и стал единственным хозяином римского мира. Все это рассказано в главе 12, которая здесь опущена.
НОВОЕ УСТРОЙСТВО ИМПЕРИИ
Глава 13
ПРАВЛЕНИЕ ДИОКЛЕТИАНА И ТРЕХ ЕГО СОПРАВИТЕЛЕЙ. ЕГО ТРИУМФ И НОВЫЙ ПОРЯДОК. УСЛОЖНЕНИЕ ПРИДВОРНОГО ЦЕРЕМОНИАЛА. ОТРЕЧЕНИЕ И СМЕРТЬ ДИОКЛЕТИАНА. УПАДОК ИСКУССТВ
Насколько правление Диоклетиана было более славным, чем у любого из его предшественников, настолько же его происхождение было ниже и презреннее, чем у них. Могучие голоса заслуг и грубой силы и раньше часто заставляли умолкнуть знатность рода с ее абстрактными правами, но до этого времени свободная и находившаяся в рабстве части человечества были строго отделены одна от другой. А родители Диоклетиана были рабами в доме римского сенатора Анулина, и сам он не имел никакого родового имени, кроме того, которое образовал себе от названия маленького городка в Далмации, откуда была родом его мать. Однако его отец, вероятно, добился свободы для всей семьи и вскоре после этого поступил на должность писца, которую обычно исполняли люди его звания. Благоприятные предсказания оракулов, а вернее, сознание собственной большой одаренности направили его честолюбивого сына на военную службу и вселили в него надежду на удачу. Было бы очень любопытно проследить за хитрыми уловками и случайными обстоятельствами, которые в конце концов позволили ему исполнить эти пророчества и показать свои достоинства всему миру. Диоклетиан был назначен наместником Мезии, затем возведен в консулы, после этого получил высокую командную должность в охране дворца. Он отлично проявил свои способности в Персидской войне, и после смерти Нумериана раб, по признанию и оценке его соперников, был объявлен самым достойным претендентом на императорский трон. Религиозное благочестие сыграло с Диоклетианом злую шутку: у его соправителя Максимиана оно смягчало свирепость дикого нрава, а самому Диоклетиану вредило, заставляя подозревать его в недостатке личного мужества. Трудно было бы убедить нас в трусости солдата удачи, который заслужил и долго сохранял уважение легионов и благосклонность стольких воинственных государей. Но иногда и клевета бывает такой умной, что точно выбирает для нападения самое уязвимое место. У Диоклетиана всегда хватало мужества на то, чтобы выполнять долг и действовать в соответствии с обстоятельствами, но похоже, что он не обладал той благородной отвагой, которая заставляет героя искать опасности и славы, презирать хитрость и дерзко требовать верности от равных ему. Дарования Диоклетиана были скорее полезными, чем блестящими, – сильный ум, отточенный жизненным опытом и изучением людей; находчивость и прилежание в делах; хорошо рассчитанная смесь щедрости и бережливости, мягкости и строгости; продуманная на много шагов вперед хитрость под видом солдатской прямоты; постоянство в преследовании своих целей и гибкость в выборе средств, которые он умел менять; и прежде всего – великий дар подчинять и свои, и чужие страсти интересам своего честолюбия и окрашивать это честолюбие в самые подходящие на данный момент оттенки справедливости и любви к общественному благу. Как Август, Диоклетиан может считаться основателем новой империи; подобно приемному сыну Цезаря, он проявил себя больше как государственный деятель, чем как воин, и оба эти государя никогда не применяли силу, если могли достичь своей цели политическим путем.