Уплотнение границ
Шрифт:
Российская территориальная «булимия» подпитывала навязчивую идею, а вместе с ней и ставила нелегкую задачу – охранять чрезвычайно протяженные и удаленные от центра рубежи: 1217 верст границы со Швецией, 1110 – с Германией, 1150 – с Австро-Венгрией и 10 000 – с Китаем, от Памира до Приморья. В официальных источниках традиционно подчеркивалось, что Россия рано осуществила централизацию пограничной службы [23] . Современные исследования, однако, показали, что, как и в случае других империй, речь шла скорее об управлении различиями и делегировании суверенитета и ответственности на окраинах [24] . Пограничная служба была учреждена в 1782 году; она опиралась на местных добровольцев и казачество. Создание пограничной полиции в качестве вспомогательной силы при таможенной службе датируется началом XIX века. В 1893 году она была преобразована в отдельный корпус. Подготовленные полковником М. П. Чернушевичем историко-учебные издания свидетельствуют о стремлении уже в начале XX века передать молодым пограничникам традиции в области охраны рубежей и идею героической борьбы с контрабандистами [25] . Уже в эти годы граница порой выступала в роли политического фильтра или пространства полицейского сотрудничества. В период между Венским конгрессом и 1880-ми годами империи Романовых, Габсбургов и Гогенцоллернов практиковали выдачу дезертиров, революционеров, преступников и бродяг. Это коснулось, в частности, участников польского восстания 1831 года [26] . После революции 1905 года российской пограничной страже совместно с таможенной службой и полицией была поручена борьба с революционной пропагандой и ввозом оружия [27] . Это касалось в первую очередь западных границ империи, хотя создание санитарного кордона и совместные репрессивные операции на территории Иранского Азербайджана свидетельствовали об озабоченности, связанной с распространением революционных идей в Закавказье, на границах с Персией и Османской империей [28] .
23
Например:
24
Бербэнк Дж., Купер Ф. Взлет и падение великих империй / Пер. с англ. Е. Матвеевой и А. Буторова. М.: АСТ, 2015; Russian Empire: Space, People, Power, 1700–1930 / Ed. J. Burbank, M. Von Hagen, A. Remnev. Bloomington: Indiana University Press, 2007.
25
Чернушевич М. П. Материалы к истории пограничной стражи. Т. 1–4. СПб., 1900–1906. Т. 1: Служба в мирное время (1825–1904 гг.). В момент подготовки этих сборников Чернушевич служил полковником в штабе корпуса пограничной стражи.
26
Lohr E. Russian Citizenship: From Empire to Soviet Union. Cambridge: Harvard University Press, 2012. P. 62 (см. рус. пер.: Лор Э. Российское гражданство: от империи к Советскому Союзу. М.: Новое литературное обозрение, 2017).
27
РГВИА. Фонд пограничной охраны. Ф. 4888. Оп. 1.
28
Iranian-Russian Encounters: Empires and Revolutions since 1800 / Ed. S. Cronin. London; New York: Routledge, 2013.
Тем не менее в эту эпоху контроль строился не столько на самой границе, сколько в центре страны [29] . Российская администрация создала в городах и деревнях настоящую бумажную стену, основой которой были внутренний паспорт и разрешение на выезд за границу; эти инструменты использовались впоследствии и в Советском Союзе, правда, в другом контексте. Речь шла о том, чтобы помешать выезду за рубеж тех, кого власти желали удержать на территории империи: крестьян, интеллектуальные элиты, государственных служащих, славянское население – одновременно поощряя выборочную, строго регламентированную иммиграцию, которая перекликалась с политикой других европейских стран. К концу XIX века контроль за физическими границами усилился, прежде всего в связи с развитием таможенного протекционизма. Таможенные уставы и инструкции в отношении пограничной стражи составляли тогда основу большинства практических мер, связанных с охраной рубежей [30] .
29
Lohr E. Russian Citizenship (см. рус. пер.: Лор Э. Российское гражданство).
30
Устав таможенный, 1904; Инструкция службы чинов Отдельного корпуса пограничной стражи. СПб., 1912.
В результате Первой мировой войны возникла совершенно новая ситуация, которая подразумевала сосуществование границ между государствами, национальностями и режимами; это наделяло рубежи несвойственным им ранее политическим измерением [31] . В ходе дебатов, сопровождавших перекройку карты Восточной Европы, официально доминировал принцип права народов на самоопределение, но каждый вариант национализма отстаивал свое понимание этого принципа. Многонациональная головоломка бывших имперских окраин была слишком сложной и взрывоопасной, чтобы ее решение могло уместиться в простую схему «каждому народу – по национальной территории». Кроме того, идеологическое противостояние, рожденное русской революцией, привело к появлению европейской «границы ценностей», подобной тем, что существовали в Европе периода Средневековья и Нового времени, в эпоху религиозных конфликтов и в конце XVIII века, когда Французская революция открыла фронт войны со старыми монархиями. Разрыв, вызванный Октябрем, был радикальным по своей риторике. Большевики были интернационалистами и стремились уничтожить границы между государствами во имя борьбы классов. Поэтому в те годы доминировал образ передовой линии, фронтира революции, которая, как предполагалась, будет распространяться от одной советской республики к другой, приспосабливаясь к рубежам между народами, но полностью уничтожая все буржуазное и империалистическое, что было в границах. Однако, как это хорошо известно, коммунистическая утопия немедленно столкнулась с реалиями войны за удержание власти, которая диктовала необходимость одновременно бороться с утечкой ресурсов и препятствовать проникновению врагов. В 1918–1920 годах защита внешних рубежей революции выражалась в охране причудливых и прерывистых линий фронтов, которые отделяли территории, контролируемые Красной армией, от антибольшевистских зон. Следует также отметить, что потоки беженцев и мигрантов в это смутное время подчинялись противоположной по отношению к довоенному периоду логике: выезжали явно больше, чем приезжали, бежали многие, возвращались единицы [32] . В Россию направлялись лишь редкие патриоты, в 1914 году решившие защищать ее с оружием в руках, и убежденные революционеры, которых с 1918 года начала привлекать сюда идея строительства коммунизма [33] .
31
См. понятие «границы режима», предложенное Д. Нордманом: Nordman D. La Fronti`ere // Dictionnaire critique de la R'epublique / Ed. V. Duclert, C. Prochasson. Paris: Flammarion, 2002. Р. 499–504.
32
Homelands: War, Population and Statehood in Eastern Europe and Russia, 1918–1924 / Ed. N. Baron, P. Gatrell. London: Anthem Press, 2004; Гусефф К. Русская эмиграция во Франции. Социальная история (1920–1939 годы) / Пер. с фр. Э. Кустовой. М.: Новое литературное обозрение, 2014.
33
Coeur'e S. La grande lueur `a l’Est. Les Francais et l’Union sovi'etique, 1917–1939. Paris: Seuil, 1999.
На исходе Гражданской войны, когда в ходе мирных переговоров были определены новые границы с чрезвычайно враждебными и недоверчивыми соседями, охрана границ стала делом государственной безопасности, сохранив при этом сильное идеологическое измерение. Но началом превращения контроля за рубежами в подлинно навязчивую идею следует считать момент создания СССР как многонациональной федеративной структуры. За следующие два десятилетия проект антикапиталистической трансформации бывших имперских обществ обзаведется государственными практиками и языком и станет реальностью в ходе мобилизаций, репрессий и полной перестройки экономики и социальной структуры страны. При этом, однако, его реализация будет по-прежнему ограничиваться пределами территории 1920 года.
Граница, которая интересует меня в этой книге, лишь частично отражена на географических картах [34] . Она не соответствует большому и в конечном счете плохо определенному масштабу окраин – территорий, которые ранее были предметом споров между империями и являлись ареной насилия, порожденного войной, гражданским конфликтом, а затем сталинским и гитлеровским режимами. Такая идентичность, обусловленная раз и навсегда заданной судьбой, кажется мне результатом взгляда извне, характерного для властителей империй, а вслед за ними – историков. Разумеется, порой она кажется вполне реальной, например в случае евреев черты оседлости, чьи три основные миграционные траектории столь блистательно проанализировал Юрий Слезкин [35] . Но следует ли объединять внутри одного географического пространства бессарабских крестьян, украинцев Галиции, поляков и евреев из Вильно только потому, что все они были жертвами имперского насилия? Увы, «кровавые земли» в тот период не ограничивались окраинами империй, а идентичность жертвы с исторической точки зрения не имеет смысла применительно к моменту событий и к этим категориям населения [36] . В отличие от специалистов по истории дипломатии или географии, моей задачей не является, впрочем, и анализ установления границ. Последние были определены в России согласно примерно тем же принципам, что и в Европе в результате подписания мирных договоров. Мой подход близок к тому, что предложил Питер Салинс, рассматривая границу как процесс, как освоение разрыва между примыкающими зонами, как трудное, являющееся предметом переговоров создание отличия, которое со временем превращается в систему [37] . Граница в этом исследовании существует только тогда, когда она влечет за собой последствия. Рубеж интересует меня в тех случаях, когда он вмешивается в политику, влияет на повседневную жизнь, вторгается в воображаемое. Чтобы показать этот эффект границы, мне пришлось создать ряд новых карт, отражающих различные административные и политические процессы. Масштаб анализа может быть самым разным: от локального, когда речь идет о таможенниках или пограничниках, до крупного – вплоть до целой республики, если таковая рассматривалась в качестве пограничной, как это было в случае Украины, когда 11 августа 1932 года Сталин потребовал превратить ее в крепость, чтобы не допустить ее «потери» [38] .
34
Следует все же упомянуть работу по картографированию и выявлению различных форм границы, которая была осуществлена Мишелем Фуше: Foucher М. Fronts et fronti`eres. Un tour du monde g'eopolitique. Paris: Fayard, 1991. Р. 435; карты: Р. 57–59.
35
Рус. изд.: Слезкин Ю. Эра Меркурия: евреи в современном мире. М.: Новое литературное обозрение, 2007.
36
См. недавнюю дискуссию между, с одной стороны, Т. Снайдером (Снайдер
37
Sahlins P. Boundaries: The Making of France and Spain in the Pyrenees. Berkeley: University of California Press, 1989.
38
Сталин и Каганович. Переписка. 1931–1936 гг. / Отв. ред. О. В. Хлевнюк, Р. В. Дэвис. М.: РОССПЭН, 2001. С. 273–274. Это письмо Сталина Кагановичу неоднократно комментировалось специалистами по истории сталинизма и голода в Украинской ССР.
Если мы хотим одновременно учитывать и разрабатываемую в Москве политику, и действия местных властей, и поведение жителей, наиболее адекватным является масштаб пограничной зоны – территории, размеры которой варьируют в зависимости от выбранных критериев, институтов и индивидов. Двусторонние комиссии по урегулированию пограничных происшествий действовали в пределах буферных зон, предусмотренных мирными договорами. Пограничные части осуществляли контроль на территории пограничных полос различной ширины. Милиция, отвечавшая за соблюдение правопорядка, суды, перед которыми представали нарушители пограничного режима, таможенники и комиссии по борьбе с контрабандой, органы политической полиции, осуществлявшие административную высылку, – все они обычно подчинялись административной географии пограничных районов. Комендатуры ОГПУ вели работу по сбору сведений и осуществлению влияния в зоне, расположенной по обе стороны границы. Кроме того, пограничный статус не являлся окончательным. Быть или не быть частью пограничья? Этот вопрос был предметом постоянных переговоров между периферией и центром; тот или иной ответ на него влек за собой весьма заметные финансовые и другие последствия. Эти изменчивые параметры были усвоены жителями пограничья, которые тоже старались ими пользоваться. Как мы увидим, пространство границы было разным для колхозника, рыбака, охотника, не говоря уже о контрабандисте.
Москва приступила к выработке общей политики в отношении границ уже в 1920 году. Еще более явным это стремление стало в 1923–1924 годах. Поворот, символами которого в рамках классической политической истории долгое время считались поражение германской революции, смерть Ленина и выдвижение лозунга строительства социализма в одной стране, рассматривается в этой книге как ключевой момент в создании советского государства и его территории. Эта политика касалась как новой европейской границы СССР, так и его южных и восточных рубежей. Работа с архивными материалами позволяет осознать не только масштабы проектов, касавшихся границы, но и разнообразие затрагиваемых ими областей: речь шла о территориальной и социальной политике, контроле над населением, трансграничных практиках и связях, управлении миграцией и разрешении конфликтов [39] . Их инициатива исходила от различных правительственных и партийных структур, в частности Главного управления пограничной охраны в составе ОГПУ, Наркомата иностранных дел, а в верхнем эшелоне власти – от Совнаркома и Политбюро. Существовали также межведомственные органы, специализировавшиеся на вопросах границы: Совет труда и обороны при СНК и межведомственная комиссия по обследованию (впоследствии – укреплению) погранполосы. Тем не менее, несмотря на наличие общей политики, ее приоритеты были разными на разных участках границы. Вопросы трансграничных отношений, в частности в экономической сфере, и борьбы с бандитизмом стояли особенно остро в случае южных рубежей СССР, где по меньшей мере до середины 1930-х годов сохранялись различные формы сотрудничества с соседями. На границе с Монголией даже возникли зачатки модели межсоциалистического сотрудничества. Дальневосточные рубежи, напротив, являются ярким воплощением российской традиции колонизации и военной границы, особенно после перехода Маньчжурии под японский контроль.
39
Большинство этих материалов находится в фондах Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ) и Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), где хранятся документы РКП(б)/ВКП(б)/КПСС до 1953 года.
В этой книге упоминаются и другие рубежи, но главное внимание уделено европейской границе от Дуная до Петсамо, в том числе благодаря подробному изучению отдельных ее участков: в районе Минска (граница с Польшей) и Ленинграда (граница с Финляндией) [40] . В 1920-е годы западные рубежи Советского Союза были связаны с самыми сильными национальными и революционными эмоциями. Именно их касалось стремление превратить пограничную зону в витрину, демонстрирующую советские социально-экономические достижения. Именно здесь шла адаптация инструментов политики сотрудничества и соседства в целях обеспечения мирного сосуществования в условиях чрезвычайно высокой конфликтности. Наконец, именно здесь в 1939–1940 годах подверглось пересмотру территориальное статус-кво. Эта граница была пространством экспериментов в области контроля за территорией, в частности с помощью специальных запретных зон; она являлась также колыбелью советских репрессивных операций. Здесь был изобретен железный занавес.
40
Это стало возможным благодаря работе в Национальном архиве Республики Беларусь (НАРБ), Государственном архиве Минской области (ГАМО) и Ленинградском областном государственном архиве в г. Выборге (ЛОГАВ).
Моей целью, впрочем, вовсе не является продемонстрировать культурную дистанцию между Советским Союзом и Европой. Напротив, я стремлюсь поместить большевистский эксперимент в контекст европейских тенденций того времени [41] . В межвоенный период в Европе возникло множество инноваций, которые касались управления национальными меньшинствами, контроля над мигрантами, внешних стратегий безопасности. Для этой политики пограничные территории имели ключевое значение. Европейская история 1920–1930-х годов была также отмечена становлением диктатур и тоталитарных режимов с одновременным распространением реваншистских и ревизионистских настроений, которые сопровождались требованием пересмотра границ и вели к вооруженным операциям. Какова была роль Советского Союза в этих процессах? Какое место в них занимали трансферы и заимствования?
41
Размышления о социальной культурной модерности советского опыта в более общем европейском контексте содержатся в программной статье Стивена Коткина: Kotkin S. Modern Times: The Soviet Union and the interwar conjuncture // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2001. Vol. 2. № 1. P. 111–164.
Мои размышления опираются на перекрестное изучение нескольких историографических корпусов. Используя исследования Джереми Смита и Терри Мартина, посвященные национальному вопросу в СССР, и работы, изучающие защиту национальных меньшинств в Лиге Наций, я стремилась лучше понять международный контекст советской политики и возможные европейские отклики на проводимую Москвой политику национального ирредентизма [42] . Сопоставление переговоров, с одной стороны, о размежевании между советскими республиками, а с другой – о границах с соседними государствами заставляет поставить под вопрос правомерность водоразделов между историей внутренней и внешней политики [43] . Исследования, посвященные контролю за миграцией и праву убежища, обеспечивают интересные возможности, чтобы оценить степень открытости или закрытости советских границ [44] . Работы по международному праву, а также об истории обеспечения мира в Европе и истоках Второй мировой войны позволяют по-новому взглянуть на советскую политику защиты территории и вмешательства в дела иностранных государств [45] .
42
Smith J. The Bolsheviks and the National Question, 1917–1923. New York: St. Martin’s Press, 1999; Mартин Т. Империя «положительной деятельности»: Нации и национализм в СССР, 1923–1939 / Пер. с англ. О. Щелоковой. М.: РОССПЭН, 2011. О подходе Женевы см.: Scheuermann M. Minderheitenschutz contra Konfliktverh"utung? Die Minderheitenpolitik des V"olkerbundes in den zwanziger Jahren. Marburg: Verl. Herder Institute, 2000; Korzec P. The Ukrainian problem in interwar Poland // Ethnic Groups in International Relations / Ed. P. Smith. New York: New York University Press, Aldershot, Dartmouth Pub. Co., 1991. P. 187–209; Mikhailovitch S. La protection des minorit'es nationales et la souverainet'e de l’'Etat [Universit'e de Paris, Facult'e de droit]. Th`ese pour le doctorat. Paris: Librairie Rodstein, 1933.
43
О внутреннем размежевании см.: Cadiot J. Le laboratoire imp'erial. Russie-URSS, 1860–1940. Paris: CNRS 'Editions, 2007 (рус. изд.: Кадио Ж. Лаборатория империи: Россия-СССР, 1860–1940 / Пер. с фр. Э. Кустовой. М.: Новое литературное обозрение, 2010); Hirsch F. Empire of Nations: Ethnographic Knowledge and the Making of the Soviet Union. Ithaca: Cornell University Press, 2005. См. дипломатическую историю в: Рупасов A. И., Чистиков А. Н. Советско-финляндская граница, 1918–1938. СПб.: Европейский дом, 2000; Borzecki J. The Soviet-Polish Peace.
44
О советской миграционной политике см.: Фельштинский Ю. К истории нашей закрытости. Законодательные основы советской иммиграционной и эмиграционной политики. М.: Терра, 1991; Gousseff С. L’exil russe. Сравнительный подход можно найти в: Noiriel G. La tyrannie du national. Le droit d’asile en Europe (1793–1993). Paris: Calmann-L'evy, 1991; Torpey J. Revolutions and freedom of movement: An analysis of passport controls in the French, Russian and Chinese Revolutions // Theory and Society. 1997. Vol. 26. № 6. P. 837–868.
45
См. об этих аспектах: Calvez J.– Y. Droit international et souverainet'e en URSS. L’'evolution de l’id'eologie juridique sovi'etique depuis la R'evolution d’octobre. Paris: Armand Colin, 1953; Dullin S. How to wage warfare without going to war? Stalin’s 1939 war in the light of other contemporary aggressions // Cahiers du monde russe. 2011. Vol. 52. № 2–3. P. 221–243.