Упрямый Галилей
Шрифт:
Это «etc.» часто использовалось в документах курии, предназначенных для «внутреннего использования», когда речь шла о вещах, известных тем, для кого эти документы предназначались. В первом случае, в латинском тексте, etc. означало, скорее всего, «как было приказано» (то есть в соответствии с решением или распоряжением папы), во втором – «в установленном порядке». Правда, непонятно, почему часть приписки (последняя фраза) сделана не на латыни, а по-итальянски.
Прежде чем идти дальше, следует сказать несколько слов о комиссаре Сегицци. О нем мы знаем не много. Достоверно известно, что в 1601 году он был назначен социем (socius, то есть заместителем, помощником) комиссара инквизиции, поскольку имел хорошую репутацию знатока юридических процедур и эрудированного теолога. Он был одним из тех одиннадцати квалификаторов Священной канцелярии, которые 24 февраля 1616 года дали заключение о теологическом статусе гелиоцентрической теории 455 . Более того, документ был написан его рукой, что наводит на мысль, что именно он возглавлял эту группу экспертов. Следовательно, эта тема была комиссару хорошо знакома и у него было свое представление о гелиоцентрическом учении. В 1609 году его направили инквизитором в Кремону, а затем в Милан. Будучи в этих городах, Сегицци постоянно обращался в Рим с вопросами, касающимися юридических аспектов деятельности Священной канцелярии. И многие его предложения были приняты. В феврале 1615 года он был назначен генеральным комиссаром инквизиции. Эта должность служила, как правило, плацдармом для дальнейшего продвижения по ступеням церковной иерархии, в частности, она обещала в перспективе кардинальское звание. Однако в конце мая 1616 года в курии решают отправить Сегицци епископом в провинцию, в его родной город Лоди, что никак нельзя считать повышением 456 .
455
I Documenti… P. 99 – 100.
456
Сегицци прослужил епископом в Лоди до своей смерти в 1625 году.
Итак, что же произошло в день 26 февраля 1616 года? Фактически Галилею было сделано и увещание, и предостережение, и предписание, что, строго говоря, нарушало решение Павла V, которое предусматривало определенную последовательность действий. Согласно сценарию верховного понтифика, praeceptum должно было быть сделано только в случае «неповиновения» («si recusaverit parere») ученого, то есть если бы он не внял предостережению Беллармино. На деле же, как только кардинал окончил monitum (увещание), комиссар инквизиции, не дав сказать Галилею ни слова, сразу же перешел к запретам docere и defendere коперниканское учение, ничего, однако, не сказав о возможности (или невозможности) это учение обсуждать (tractare), хотя решение Святейшего предусматривало также и запрет на разъяснение сути коперниканства, скажем, в ходе полемики. Кроме того, сравним формулировки, касающиеся возможности применения к Галилею крайних мер. В папском распоряжении сказано: «…В случае же отказа он будет подвергнут тюремному заключению». Формулировка комиссара Сегицци: «…В противном случае святая инквизиция вынуждена будет возбудить против него дело». Ясно, что заявление комиссара юридически более корректно (хотя, конечно, Святейший имел в виду досудебный арест, а не заключение в тюрьму на неопределенный срок без суда и следствия). Другая выразительная деталь. Сравним требования Беллармино и Сегицци в той части, которая касалась необходимости оставить коперниканское учение. Беллармино: «ut illam deserat». Комиссар: «ut… omnino relinquat». Формула Сегицци звучит жестче: «полностью оставить».
И еще одно важное обстоятельство, на которое обратил внимание Спеллер, – по поводу следующей фразы из нотариальной записи: «…Полностью оставить вышеупомянутое мнение <…> и в дальнейшем его более не придерживаться, не преподавать и не защищать никоим образом, ни письменно, ни устно (omnino relinquat, nec eam de caetero, quovis modo teneat, doceat aut defendat, verbo aut scriptis)». Судя по структуре этого фрагмента (я имею в виду, разумеется, латинский текст), слова «quovis modo (каким-либо образом)» относятся ко всем трем глаголам (tenere, docere и defendere), в том числе, что особенно важно для Галилея, – к первому из них (tenere), причем требование оставить и не поддерживать теорию Коперника повторено в предписании Сегицци дважды: «ut… omnino relinquat» и «nec de caetero tenere». Во время процесса 1633 года в защитительной речи тосканец будет уверять трибунал, что ничего не помнит о якобы данном ему в феврале 1616 года предписании, запрещавшем «tenere, defendere vel quovis modo docere» коперниканское учение. Галилей, заметим, связывает слова «quovis modo» только с одним глаголом – docere. И это не случайно.
Запрет поддерживать (tenere) гелиоцентризм был, бесспорно, самым существенным требованием со стороны Священной канцелярии, ибо то был запрет на выдвижение любых аргументов в пользу коперниканской теории, что в конечном счете означало запрещение излагать (преподавать) 457 и защищать ее от критики. Вот, собственно, в чем было отказано Галилею в praeceptum – в любых (письменных и устных) попытках обоснования гелиоцентризма (гелиостатизма)/геокинетизма как физически истинной концепции. Более того, как я уже писал выше, предписание не позволяло Галилею говорить об учении Коперника даже как о гипотезе (ex suppositione, как выразился Беллармино), даже как о математической конструкции, позволяющей «спасти явления». Да, формулировка предписания, которую использовал Сегицци, формально оставляла Галилею возможность «обсуждать (tractare)» коперниканское «мнение» (и в этом смысле она была несколько мягче планировавшегося папского запрета). Но реально воспользоваться этой лазейкой было очень и очень трудно, разве что попытаться изложить две главнейшие системы мира (птолемееву и коперникову), предлагая при этом лишь «неокончательные философские и физические аргументы как с одной, так и с другой стороны» 458 . Именно эту видимость и пытался в меру сил создать Галилей, когда писал «Dialogo» и особенно когда вел неторопливую беседу в хоромах Священной канцелярии с комиссаром Макулано апрельским утром 1633 года. Но об этом в следующей части книги 459 .
457
По крайней мере, если под docere понимать не просто сухое информирование о факте существования некой теории, но и убеждение аудитории в ее истинности. См. подробнее: Speller J. Galileo’s inquisition trial revisited… P. 100 – 103.
458
Цитата из титульного листа «Диалога о двух главнейших системах мира» (Галилей Г. Диалог… С. 104).
459
Впрочем, все эти тонкости (кто что сказал и как понимать латинскую терминологию Священной канцелярии) занимают лишь зануд – профессиональных историков. Просвещенные дилетанты типа А.Э. Штекли излагают события так, как они должны были происходить по их представлениям:
Галилей выслушал кардинала, потом осторожно заметил, что вопрос этот весьма сложен. Среди теологов нет полного согласия. Доводам кардинала можно противопоставить иное толкование тех же текстов, предлагаемое другими богословами. На этот счет ведь нет ни соборного постановления, ни решения папы <…> Беллармино перебил его. Рассуждать здесь больше не о чем! <…> По знаку кардинала в комнату вошло еще несколько духовных лиц. Свидетели? Генеральный инквизитор от имени папы и всей Святой службы сообщил Галилею официальное предписание (Штекли А.Э. Галилей… С. 221).
Забавно, особенно если учесть, что достоверно не известно, успел ли Галилей хотя бы глаза округлить от удивления, прежде чем Сегицци сделал ему строгое предписание. Почему бы тогда не вообразить, что тосканец стал зачитывать кардиналу избранные места из своего письма герцогине Лотарингской?! Трудно представить, что Галилею пришло в голову рассказывать авторитетнейшему теологу своего времени о том, что есть еще «иное толкование» библейских текстов, тем более что позиция Беллармино ученому была прекрасно известна из письма кардинала кармелиту Паоло Фоскарини. И на процессе 1633 года Галилей даже не пытался ввязываться в теологическую полемику и сопоставлять богословские мнения, хотя бы потому, что как мирянин не имел на это права. А эпизод с появлением свидетелей по знаку кардинала вообще алогичен. Свидетели должны были присутствовать (и присутствовали) от начала до конца этого «мероприятия».
Джером Лэнгфорд одно время полагал, что Галилей, не очень хорошо понимавший, что происходит на самом деле, стал после увещания Беллармино возражать (что, добавлю от себя, могло проявиться не только в словах, но также в жестах и в мимике), и это побудило комиссара Сегицци выступить с более жестким заявлением. Видимо, Лэнгфорд опирался на исследование Франца Рейша, который показал, что выражение «successive ac incontinenti» в то время могло означать не «тут же» или «немедленно после (э)того» – в переводе Дж. де Сантилланы «immediately thereafter» 460 , – но «впоследствии»,
460
Santillana G. de. The Crime of Galileo… P. 126.
461
См.: Reusch F. H. Der Process Galilei’s… S. 137 ff; Langford J.J. Galileo, Science, and the Church… P. 96 – 97.
462
Langford J.J. Galileo, Science, and the Church… P. 97. Дрейк весьма красочно описывает сцену увещания Галилея, но, к сожалению, большинство сообщаемых им деталей – не более чем плод его воображения:
…Комиссар-доминиканец не очень-то доверял иезуиту Беллармино, который мог уговорить Галилея не вступать ни в какие пререкания и, таким образом, избежать более жесткого предписания. Беллармино быстро догадался об истинной цели прихода комиссара и был в негодовании. Когда ему доложили о прибытии Галилея, он встретил его в дверях с учтивым поклоном, как всегда делал, принимая гостя, и, понизив голос до шепота, предупредил, чтобы тот ни в коем случае не высказывал никаких возражений, что бы далее ни происходило. После чего он вместе с Галилеем вернулся к своему креслу и, в соответствии с указанием папы, сообщил ученому о принятом накануне решении.
Комиссар, видя, что кардинал о чем-то беседует с Галилеем, догадался, что никаких возражений от последнего ждать уже не приходится, а потому его, комиссара, пребывание тут становилось совершенно бессмысленным. Поэтому, как только Беллармино закончил увещание, Сегицци немедленно, не давая Галилею сказать ни слова, выступил с предостережением более строгим, чем было санкционировано папой. В этой ситуации Галилею оставалось лишь молча согласиться.
Беллармино был, разумеется, удивлен и возмущен столь неуместным вмешательством комиссара. Он поднялся со своего места и проводил Галилея до двери, сославшись на обилие других дел, намеченных на это утро, но выразил надежду, что тот заедет к нему перед отъездом из Рима. Вернувшись, кардинал поговорил с комиссаром с глазу на глаз. Видимо, он заявил ему, что заранее согласованные с папой инструкции были нарушены, возможно, неумышленно… Но подписать [составленный нотариусом] протокол – значит привлечь внимание папы к этому обстоятельству (Drake S. Galileo at Work… P. 254).
В монографии Шея и Артигаса «Galileo in Rome» также сказано:
Эта запись (то есть неподписанный протокол от 26 февраля 1616 года. – И.Д.), по-видимому, была сделана каким-то усердным чиновником, который писал от первого лица и который хотел засвидетельствовать, что комиссар действительно вмешался, чтобы сообщить Галилею строгое предписание полностью оставить коперниканское учение. Однако Беллармино, видимо, считал, что его увещания было вполне достаточно, и протокол в итоге остался неподписанным (P. 83 – 84).
Те же авторы в другой монографии представляют ситуацию так: «По нашему мнению, все, что намеревались провести, – это сделать Галилею увещание со стороны кардинала, и последующее вмешательство комиссара было обусловлено чрезмерным служебным рвением (overzealousness) со стороны последнего» (Shea W.R., Artigas M. Galileo observed… P. 94). По их мнению, Галилей просто испугался или по крайней мере был в замешательстве и выразил это «словом или взглядом», что и вызвало вмешательство Сегицци (Ibid.).
Близкую к первой версии Лэнгфорда трактовку событий предложил Гвидо Морпурго-Тальябуэ 463 , которого поддержал Фантоли. «По мнению этого автора (то есть Морпурго-Тальябуэ. – И.Д.), – пишет Фантоли, – выслушав предупреждение Беллармино, Галилей некоторое время колебался и медлил с ответом (а может быть, даже высказал свои возражения). Тогда комиссар Сегицци, по всей вероятности, не удовлетворенный слишком мягким и вежливым тоном обращения кардинала, решил вмешаться и выразить приказание в более резкой форме. Услышав угрозу, Галилей, несомненно, должен был немедленно подчиниться. Но не предусмотренное в данной ситуации вмешательство Сегицци могло не понравиться Беллармино, который отнюдь не считал свои возможности исчерпанными. Поэтому кардинал… отказался подписать документ, подготовленный нотариусом по желанию Сегицци, так как это противоречило его нравственным убеждениям» 464 .
463
Morpurgo-Tagliabue G. I processi di Galileo e l’epistomologia… P. 14 – 25.
464
Фантоли А. Галилей… С. 165.
Другой историк, англичанин Дэвид Вуттон, предположил (правда, с оговоркой «for what it is worth»), что Галилей «действительно стал возражать, когда ему было сказано [кардиналом Беллармино] оставить коперниканское учение» 465 . Свою «догадку» Вуттон обосновывает характером Галилея, ссылаясь на критические высказывания Гвиччардини в адрес ученого, ряд которых я привел выше. Галилео прибыл в Рим, «чтобы убедить Беллармино, что тот ошибался, и у него [Галилея] был первый и последний шанс сделать это. Так можно ли вообразить, что Галилео в таких обстоятельствах хранил молчание?» 466 Возможно, Морпурго-Тальябуэ и Д. Вуттон правы, однако психологические аргументы при всей их занимательности весьма ненадежны.
465
Wootton D. Galileo… P. 153.
466
Ibid.
По версии А.Э. Штекли, дело было так:
Павел V ненавидит всякие мудрствования и уверен, что мысль о движении Земли – ересь. Объявить Коперника еретиком? Папа вызывает к себе Беллармино и требует совета.
О, кардинал Беллармино далеко не простак! Он видит, каким способом захотели его обойти. Он сумеет приструнить Галилея и тех кардиналов, которые излишне склоняли слух к его речам! Мысль о движении Земли, как противоречащая священному писанию, должна быть, безусловно, осуждена. Но это вовсе не означает, что она должна быть осуждена именно как мысль Коперника. Тот всегда – на этом надо настаивать – считал свою теорию лишь удобной для расчетов гипотезой. Если с таким абстрактным пониманием его теории не согласуются какие-то места самой книги, то их следует изъять или исправить, дабы они никого не вводили в соблазн. Опасность представляет не астрономическая гипотеза, а стремление по-новому осмыслить мироздание. Галилей заходит слишком далеко… Поэтому пагубное заблуждение следовало бы осудить не как мысль Коперника, а как мысль Галилея!
Но зачем святому престолу выступать гонителем прославленного ученого, которого еще недавно чествовали в Риме? Куда дальновидней проявить известную сдержанность: осудив мысль о движении Земли, а ее, как известно, защищали в древности пифагорейцы, сделать Галилею соответствующие секретные внушения.
Доводы кардинала пришлись Павлу V по душе. «Это ловко придумано: наложить узду на чрезмерно умствующих, запретить ненавистное “пифагорейское” учение, не подвергая проклятию и полному запрету книгу Коперника, и тем самым обойти щекотливый вопрос об устоях календарной реформы и немалой пользе, почерпнутой Церковью из сочинения, которое, не будь этой реформы, давно бы следовало разодрать руками палача и швырнуть в костер» 467 .
467
Штекли А.Э. Галилей… С. 215 – 216.
Как видим, А.Э. Штекли упирает, с одной стороны, на то, что церковь сравнительно терпимо относилась к еретическим идеям, но жестко боролась с их носителями (что просто не отвечает реальности), а с другой – что она поступала так потому, что: а) сам Коперник, как это видно из его книги, не считал гелиоцентризм физической истиной (тогда зачем в его книгу вносить исправления?) и б) коперниканская теория крайне необходима для исправления календаря. Вопрос о связи теории Коперника с календарной реформой не так прост, как полагает Штекли, о чем подробнее см. Приложение II.
По мнению Спеллера, когда Беллармино сообщил Галилею о том, что теорию Коперника следует оставить («deserere») и в дальнейшем не защищать и не поддерживать, Сегицци (доминиканец, то есть член ордена, соперничавшего с иезуитами), подумал:
Что я слышу? Кардиналу было приказано папой просто сказать Галилею, чтобы он оставил коперниканское учение. Вместо этого кардинал говорит о том, чтобы Галилей это учение не только оставил, но и не защищал его, то есть Беллармино сделал то, что должен был сделать я. Возможно, он это сделал потому, что заметил, как Галилей каким-то образом выразил несогласие, но тогда, как повелел святейший отец, я должен вмешаться… 468
468
Speller J. Galileo’s inquisition trial revisited… P. 107 – 108.