Упрямый хутор
Шрифт:
Дорохин послал связного за председателем колхоза, а старшине приказал:
– Сходи, Юрченко, в артдивизион, попроси от моего имени капитана: пусть эти ребята, что будут здесь ночью демонстрировать танковую атаку, захватят буксирные тросы. Скажи - для чего. Слышал, о чем просили нас люди?
– Слышу. Достану тросы, товарищ лейтенант!
– откозырял старшина. Для Дуни - постараемся!
– Глупости говоришь! Дуня тут ни при чем.
– Так я не про вас. Про себя говорю - постараюсь для Дуни.
–
Харитон Акимыч пришел уже в сумерки с бородатым Головенко, с Марфой Ивановной и Дуней.
– Попробуем вытащить ваш трактор, - сказал им Дорохин.
– Приготовьте, что нужно, - камни, бревна. Вот старшина даст вам в помощь двух бойцов. Тягачи придут с полуночи. А женщин я не звал. Вам тут делать нечего. Тут будет жарко! Предупреждаю, товарищи колхозники, работать будете под огнем!
– Это что ж такое случилось?
– спросил старик.
– Третьего дни сами сомневались - нельзя, а нынче можно стало?
– Нельзя было, а нынче можно, вот и все, что могу вам сказать.
– Да нам-то и не к чему знать. Нам бы свое дело справить. Ну что ж, спасибо, товарищ лейтенант! Кузьма! Ту каменную загату разберем, что ли?
– А чем подвезете камень?
– Чем подвезем?..
– Забыл сказать связному, чтоб вы с подводой прибыли. Наши лошади в хозвзводе... А вот женщины пойдут к вам в хозяйство, пусть пришлют оттуда ваших лошадей. Идите домой. Этой ночью не разрешаю вам тут болтаться. До свиданья! Желаю успеха. Юрченко, командуй!
Отпустив людей, Дорохин засветил каганец, прилег, стал читать газету и заснул. Выдалось несколько тихих часов - никто не звонил из батальона и штаба полка, не тормошили связные... Проснулся он поздно ночью. Глянул на часы, покурил. Вышел из блиндажа, посмотрел туда, где в темноте чуть поблескивало на изгибе чистое плесо Миуса. Не видно и не слышно было ничего. Оставив в своем блиндаже за себя командира первого взвода, Дорохин вылез из окопа, пошел лугом к речке.
– Хорошо работаете, - сказал он старшине, столкнувшись с ним нос к носу у берега.
– В окопах ничего не слышно.
В речке бесшумно возились дед, Головенко и один боец. Другой боец подавал им камни с берега.
– Ну, что там?
– спросил Дорохин, подойдя к воде.
– Н-ничего, - дрожащим шепотом ответил старик.
– Самое глубокое место вымостили. Т-теперь легче п-пойдет... По-после такого купанья бы п-по сто грамм, а то п-пропадешь...
Головенко исчез вдруг под водой, но тотчас же вынырнул, забарахтался.
– Тш-ш! Что ты? Хватай за руку!
– Яма, черт!
– Т-тонуть будешь - все одно не шуми. Н-нельзя!
Головенко выбрался на берег, голый, стал прыгать, - одна нога по колено на деревяшке, - размахивать руками, согреваясь.
– Заколел!
–
– Н-не рыбак. А я, б-бывало, чуть лед сойдет, в-вершки ставлю...
– Хорошо стоит, товарищ лейтенант. Не дюже засосало. Если с места сорвем - пойдет!
В стороне еще кто-то маячил. Дорохин пригнулся, увидел на фоне звездного неба женскую фигуру, подошел.
– Это кто? Дуня? Зачем вы здесь?
– Я на лошадях приехала, за ездового.
– Где же ваша повозка?
– В хуторе. Товарищ старшина забраковал - скрипит, стучит. Носилками носят камень.
– Я им еще четырех бойцов дал, товарищ лейтенант, - сказал старшина.
– Не нужна повозка? Ну и вам тут делать нечего... Ну, какого черта стоите?
– чуть не в полный голос выругался Дорохин.
– Думаете, мы такими уж бесчувственными стали на войне, что нам и девушку в братской могиле похоронить ничего не стоит?..
Дуня отошла.
– Погодите. Я вас проведу через окопы. Ну, работайте, - обернулся к старшине, - да скорее кончайте. В ноль пятнадцать всех лишних - назад в окопы! Тягачи я встречу в хуторе сам, укажу им проход...
Старшина, сняв пилотку, скребя затылок, долго глядел в ту сторону, где скрылись в темноте Дорохин и Дуня.
– Товарищ лейтенант! А может, я пойду тягачи встречать?
– сказал он негромко, сделав несколько шагов вслед им. Но Дорохин уже не мог его услышать.
От луговой сырости, от молодой травы, от раннего апрельского первоцветья воздух был душный, пряный, хмельной. В камышах у берегов Миуса крякали дикие утки. Испуганно попискивали встревоженные выдрой кулички. На плесе била щука. В хуторе, в садах, заливались соловьи.
...Лошади были привязаны вожжами к сломанному сухому дереву на улице. Снарядом срезало начисто верхушку, остался только ствол, голый, без сучьев. Уставшие за день работы в борозде лошади, понурившись, дремали. То у той, то у другой вдруг подкашивалась нога в колене и морда чуть не касалась губами земли. В хуторе было тихо, безлюдно. Во дворах чернели развалины хат. Кое-где среди развалин торчали, как памятники на кладбище, уцелевшие дымоходы на печах. Сады цвели.
Дорохин с трудом распутал вожжи.
– Каким-то бабьим узлом завязано...
– Да это им тут не стоялось без меня, рвались, запутали.
– Куда им рваться!.. Ну, поедешь домой?
Подсадил девушку в повозку. Кинул ей конец вожжей, зашел наперед, поправил уздечки, выдернул у одной лошади из челки репей. Держась за грядку, пошел рядом. Лошади шли шагом.
За хутором, на развилке двух дорог, - одна дорога была широкая, накатанная, по ней ночами подвозили боеприпасы на передовую, другая узенькая, проселочная, - Дуня придержала лошадей.