Упрямый хутор
Шрифт:
– Вслепую бьет, наугад, - сказал старшина.
– Не видит нас.
Бух!.. Снаряд упал в реку, разорвался, взметнулся большой столб воды и грязи. Головенко нырнул, долго не показывался на поверхности.
– Эй, дядя!
– закричал ему один водитель.
– Ты не ныряй, когда в воду снаряд упадет. Оглушат тебя, как сома!
– Не обращай внимания!
– крикнул Дорохин.
– Это они воду подогревают, чтоб тебе теплее было. Крепи получше! Все? По местам! Приготовились!
– Взяли!..
Из взбаламученной, черной, чуть поблескивавшей рябью при вспышках ракет воды показались сначала труба воздухоочистителя, потом радиатор и топливный бак, облепленные водорослями.
– Идет, идет...
Трактор выполз на берег, весь в тине, водорослях - чудо морское.
– Вытащили голубчика!
– закричал Харитон Акимыч.
– Вытащили!
– прыгал на деревяшке вокруг трактора Головенко.
– Я боялся - порвем ось или кронштейн.
Дорохин шел рядом с влекомым на буксире трактором, не обращая внимания на комья грязи, срывавшиеся с колес, щупал его мокрые, облепленные тиной бока, обрывал с них водоросли. Хотел что-то крикнуть подбежавшему Харитону Акимычу - сорвался голос. Молча потрепал старика за плечо...
Немецкие наблюдатели скорректировали огонь по шуму моторов. Снаряды и мины стали ложиться ближе. Одна мина с резким, противным свистом шлепнулась в грязь метрах в пяти. Дорохин упал на землю, увлекая за собой старика... Мина не разорвалась.
– Все же есть у них на заводах сознательные рабочие, - сказал, поднимаясь, тряся головой, Харитон Акимыч.
– Третья мина не рвется, подсчитываю.
– Тут на лугу грунт мягкий.
Тягачи остановились. Водитель головной машины подбежал к Дорохину.
– Товарищ лейтенант! Отцепляю два тягача!
– Отцепляй. Один отбуксует трактор к ним в колхоз, а вы уходите с этого места. Довольно! Раздразнили теперь их на всю ночь!
– Спасибо вам, товарищи бойцы!
– кланялся, сняв шапку, Харитон Акимыч.
– Спасибо, родные!
– Магарыч за тобою, дед, не забудь!
На всем пространстве между рекой и окопами рвались снаряды. Слева, по лугу, к ним двигалась сплошная стена разрывов.
– Вот тут-то они нас накроют!
Водитель оставшегося тягача спрыгнул с сиденья, распластался на земле.
Трах! Трах! Трах! Трах!
Харитон Акимыч, завалившись на бок в какую-то ямку, мелко, часто крестился.
– Ох, тыж, твою так... близко положил!..
– Одновременно перекрестился.
– Ох, ты ж!.. Еще ближе!
– Перекрестился.
Трах! Трах!..
Как ни скучно было лежать в эту минуту на открытом месте, Дорохин не выдержал,
– Прибегаешь, дед? В крайнем случае?..
И вдруг - сразу утихло. Вероятно, немцы разгадали уже точное направление танковой атаки. Здесь утихло, зато справа, за селом Теплым, загремело сильнее. Била и наша артиллерия, куда-то вглубь, по немецким тылам. Застучали пулеметы, автоматы.
– Товарищи, не могу идти!
– закричал сзади Головенко.
– Тракториста ранило!
– поднялся дед.
– Кузьма, где ты?
Старшина подвел под руку прыгающего на одной ноге Головенко.
– Деревяшку отбило...
– Посадите его на тягач, - сказал Дорохин.
– По живому не зацепило? Лезь, указывай дорогу водителю.
...В хуторе Дорохин распрощался с Харитоном Акимычем.
– Ну, не будешь больше приставать к нам! Паши, сей, не поминай лихом!
– Какое - лихом! Товарищ лейтенант! Что б я тут, председатель, делал без тягла? А теперь - пойдем жить!.. Мы вам тут, на этой площади, памятник поставим!
– Вы еще разберитесь, что за трактор, как он там перезимовал в речке. Может, все поржавело.
– Сверху поржавело - очистим. А внутри - его же маслом смазывали... А Дуня, товарищ лейтенант, девка хорошая... Приезжай к нам... В председатели тебя выберем. Передам тебе дела из полы в полу, - знаешь, как в старое время лошадей продавали?
– До свиданья, Акимыч! Трактор получил? Получил. Ну, вали домой! И не мешай нам воевать...
Вскоре их дивизию сменили, отвели в тыл, километров за восемьдесят от передовой, в резерв. Там они стояли два месяца, ремонтировались, принимали и обучали пополнение и на Миус уже не вернулись - дивизия влилась в состав другой армии.
Участвовать в июльском большом наступлении Дорохину довелось на другом фронте.
И как бывает у солдат, когда вспоминал он хутор Южный на Миусе, мечталось еще заглянуть туда после войны, встретиться с знакомыми, полюбившимися ему людьми, посмотреть, как расцветает жизнь на месте бывших развалин и окопов, найти свой блиндаж где-то в саду между яблонями, посидеть на обвалившемся, заросшем бурьяном бруствере, выкурить махорочную цигарку, послушать песни девушек, обрывающих с веток красные яблоки... Но много было потом еще хуторов и сел по пути на запад, и каждый освобожденный им клочок земли стал Дорохину родным. А когда окончилась война, ему уж было не до того, чтобы объезжать все те места, что прошел он со своими бойцами. Надо было и самому начинать работать, восстанавливать разрушенное войною народное хозяйство, запахивать вчерашние окопы.
1952