Уральский парень

Аношкин Михаил Петрович

Балашов улыбнулся. Перед войной ему присвоили звание старшины. Это в двадцать-то лет! Ну, как тут обойдешься без усов, если все знают, что ты мальчишка и пока весь твой авторитет в усах? Сейчас, конечно, смешно, но к усам привык. А привычка — вторая натура.

Вечером Владимир любовался белочкой. Она, видимо, все больше привыкала к человеку, который так спокойно вел себя и стала спускаться совсем низко. Казалось, вот-вот прыгнет ему на плечо.

Солнце клонилось к закату. На лесную дорогу пали тени. Макушки сосен пламенели от лучей заходящего солнца, Тишина.

Удивительно легко было на душе — ни боли в руке, ни тревожных дум. Белочка цокала над головой.

И вдруг щелкнул пистолетный выстрел. Балашов

вздрогнул, здоровой рукой вцепился в автомат. И прежде чем он успел сообразить что-либо, мертвая белочка шлепнулась под ноги. Балашов побагровел, вскочил на ноги. Виновник не спеша прятал пистолет в кобуру. Старшина тяжелым шагом подошел к нему. Сначала принял за бойца из своего отряда, но скоро убедился, что тот из отряда Терентьева. Партизан, застегнув наконец кобуру, поднял голову. Встретив взгляд Балашова, сразу подобрался, даже как-то съежился: видимо, потому, что в глазах этого широкоплечего парня с перевязанной рукой поймал откровенное презрение.

— Эх, ты! — процедил сквозь зубы Балашов. — Геро-ой! Ты бы в другом месте свое геройство показывал, вернее бы было.

Партизан, стараясь не выдать своего смущения, как можно развязнее ответил:

— Нервы, братишка, побереги. Каждую тварь жалеть будешь, жалелки не хватит. Вон ее сколько нынче гибнет. А про геройство не будем.

Партизаны, оказавшиеся здесь, зашумели, гул голосов слышен был далеко, привлекая новых свидетелей.

— Тихо! — властно крикнул Балашов. Не спуская взгляда с незадачливого стрелка, он тихо, но внятно сказал: — Дундук! — и отвернулся.

— Ты не командуй! Ясно? И не обзывайся. Я, может, сам командир! — взбеленился вдруг виновник, чувствуя, что остался в одиночестве.

Получилось это у него смешно, как у гонористого петуха.

Один из партизан, как видно товарищ неудачника, высокий и немного сутулый, тронул попавшего в переплет приятеля за рукав:

— Пойдем отсюда, Степан.

Степан готов был сейчас же бежать к своему шалашу, но гордость заставила его еще немного поартачиться.

— Я тебя запомню! — погрозил он Балашову, и эта угроза опять прозвучала по-мальчишески несерьезно. Даже его высокий дружок и тот улыбнулся. Балашов глядел на высокого партизана и никак не мог отделаться от ощущения, что видел его где-то. Знакомое сквозило в легкой настороженной походке, в резком повороте головы. И мысли заработали неудержимо, напрягая память. Где и когда встречался этот человек? Между тем, Степан и его высокий товарищ направились в ту сторону, где разместился отряд Терентьева. Партизаны провожали их насмешливыми взглядами, тихо галдели. Высокий повернулся и с улыбкой, дружески помахал на прощанье рукой. И в этом жесте почудилось Балашову что-то известное давным-давно. Он неожиданно, словно проснувшись, заметил рядом Сашу Соснина, который в ответ тоже помахал рукой. Старшина спросил Сашу:

— Ты его знаешь?

— Кого?

— А этого, кому махал рукой.

— К дядьке Анисиму в лазарет ходил и видел его там. Это Белявцев. Отчаянная, говорят, голова. Ничего не боится. Раненые из их отряда рассказывали.

Балашов точно помнил, что никогда не встречал человека с фамилией Белявцев, хотя людей повидал много, особенно за последние годы. Но что он когда-то видел этого человека, Владимир не сомневался ни минуты. Мучительно старался вспомнить где? Так иной раз ускользнет из памяти знакомое до последней заковыки слово: хочешь вспомнить, а не можешь. Кажется, вот-вот оно объявится, это слово, где-то рядом, даже привычное сочетание некоторых звуков слышишь, а полностью все слово не дается.

На другой день старшину отвлекли командирские хлопоты и обязанности. Возможно, забыл бы о том высоком сутулом партизане, которого Саша назвал Белявцевым, если бы не случилась еще одна встреча. Возвращаясь из штаба, Балашов проходил по лагерю терентьевского отряда — штаб временно у

обоих отрядов был в одном месте — и увидел такую картину. На лужайке, окаймленной орешником, Белявцев делил сухари, полученные на отделение. Прошедшей ночью прилетали с Большой земли самолеты и вместе с боеприпасами сбросили на парашютах продукты: консервы, концентраты, сухари. Вот Белявцев и делил сухари: разложил их на равные кучки. Один из бойцов отвернулся, закрыл кепкой глаза. Белявцев ткнул пальцем в первую попавшуюся кучку:

— Кому?

— Вадикову!

Забрав свои доли, партизаны отходили. То был справедливый солдатский способ дележа, исключавший какую-либо обиду. Закончив это нехитрое дело, Белявцев поднялся — до этого он стоял на коленях, — стряхнул с плащ-палатки крошки и повернулся к Балашову, смутился как-то вдруг, но моментально взял себя в руки. Приветливо поздоровавшись, сказал:

— Вы, товарищ командир, на нашего Степана не сердитесь. Человек он с заскоками, а так ничего, мужик компанейский.

— Чего на убогого сердиться? — улыбнулся Балашов. — По-моему, я вас где-то встречал…

— Возможно. Гора с горой не сходится, а человек с человеком…

Балашов вдруг нахмурился, разгадка была настолько близка, что сделай он еще одно усилие, напряги память и… Лиловый шнурочек шрама! Лицо сейчас заросло рыжеватой щетиной, но все равно, приглядишься пристальнее — и вот она, эта ниточка шрама!

Воображение властно и услужливо перенесло Владимира в немыслимо прекрасное довоенное время. Бушующий Сугомак. Возле костра сушит одежду несостоявшийся утопленник. Шишкин! Он ли это?

Белявцев свернул палатку, козырнул:

— Виноват, товарищ командир. Мне еще надо к нашему комвзвода.

— Постой, по-моему, мы встречались на Урале. Сугомак не помните?

— Сугомак? А что это? Город?

— Озеро на Южном Урале. Вы напомнили мне одного знакомого.

— Бывает! Раз я тоже так ошибся. Гляжу на одного, вроде парень свой. А рассмотрел получше — далеко не родня! На Урале, к сожалению, не был. Говорят, шикарная там природа?

— Всякая есть, — рассеянно ответил Балашов и зашагал к своей роте. Вдруг прямо-таки физически ощутил на своей спине чужой, недобрый взгляд, резко оглянулся. Белявцев стоял, прислонившись плечом к сосне, и смотрел вслед: тонкие губы плотно сжаты, взгляд тяжелый, недружелюбный. «Шишкин! — снова обожгла мысль. — Он!» Белявцев не ожидал, вероятно, что старшина так резко оглянется. Немного растерялся, потом поспешно оттолкнулся от сосны, просто улыбнулся Балашову и направился в глубь своего лагеря. «Черт его знает, — терзался Владимир. — Вроде бы по всем приметам он. И опять же — могло быть и совпадение. Сколько хочешь бывает. Но глядел он на меня зверски. Брр! Конечно, Шишкин! Если не Шишкин, то чего бы ему так глядеть?»

Противоречивые размышления одолевали старшину. Предположим, что Шишкин в самом деле скрывается под другой фамилией. Но, во-первых, как доказать, что Белявцев это не Белявцев? Тот с таким же успехом может обвинить Балашова в том, что он не Балашов. Какие он имеет неопровержимые доказательства? Никаких, кроме того, что так ему кажется. Ведь видел его давно и всего два раза мимоходом. Не поверят да еще посмеются. В отряде Терентьева Белявцева хорошо знают. И Саша рассказывал: «Отчаянная, говорят, голова. Ничего не боится». Значит, в отряде он давно и на хорошем счету. Но может быть и так: водились когда-то за ним тяжкие грехи. Бежал от возмездия. Чтобы легче было скрываться, изменил фамилию. Началась война, проснулась совесть, понял, что жить так, как жил раньше, нельзя. Надо было решить бесповоротно: либо с врагами, либо со своими. Либо позор до конца, либо в боях и опасностях заработать прощение, чтоб потом, открыто глядя каждому в глаза, сказать во всеуслышание: «Я был преступником, но стал честным тружеником. Делайте со мной, что угодно, но я хочу жить, как все».