Уравнение Бернулли
Шрифт:
А что хоть там тетя Катя-то опять наложила? Ну-ка, ну-ка!..
Прекрасно, значит, завтра можно вдобавок к борщу салатик сварганить, майонеза хватит — вот и выйдет необходимое разнообразие. И в магазин утром — только за хлебом. А там, глядишь, Алешечка денежку свою многотрудную принесет — прорвемся!
Досада понемногу отпустила. На ее место — снова песня тут как тут: «Молодой человек, потанцуйте же со мной!..» Нет, с этой прилипчивой и — все ж надо признать — двусмысленной песенкой надо кончать как-то. Хотя бы с нею…
Включила телевизор. Там —
Уж не оттого ль теперь так, что своя смерть где-то близко, и, дабы раньше времени не взорваться от нескончаемо долгого ужаса, пришлось научиться глушить его почти что постоянными мыслями особого сорта: «Да, может, зря так трясемся все от страха, ведь тутуже все, в общем-то, понятно и, по меньшей мере, примелькалось, а по большей — осточертело, а там, может, такая лафа, что будем целую вечность хохотать над собой: „Господи, какие ж мы недоумки, так смерти боялись, терпеть эту жизнь готовы были до скончания века, а тут-то!..“»
Очередной серийный убийца, глава муниципалитета, отгрохавший себе хоромы на бюджетные деньги, побоище в офисе за власть над алюминиевым заводом, уличный грабитель-подросток… Какая пошлость, какая беспросветная, леденящая душу серость и безысходность бытия!
Рита переключилась на другой канал, там шло что-то про экзотическую природу какого-то тихоокеанского архипелага, но тоже — пошлость и серость…
Ах да, сообразила-таки Рита, это ж черно-белый экран раздражает после полной осенних красок прогулки!
Но, выключив телевизор и глянув в окно, обнаружила, что за окном произошли разительные перемены. Там невесть откуда взявшимся ветром приволокло серую беспросветную мглу. Она закрыла все небо, но, видимо, даже такого необъятного пространства ей оказалось мало, она, не помещаясь в него ровным слоем, теперь беспорядочно комкалась и угрюмо бугрилась на северо-востоке…
А ветер между тем еще усилился и, срывая с деревьев последние листья, погнал вдоль улицы пеструю метель. Впрочем, разноцветье каким-то непостижимым образом тоже поблекло, словно лишь на голубом фоне оно могло в полной мере себя выразить, кое-где ветер вымел асфальт подчистую, а кое-где, наоборот, нагрудил сугробы, в которых на буром почему-то основном фоне редко-редко промелькивало желтое либо багряное пятнышко.
Вот и все, подумалось Рите, не зря ж сказано, что осенние букеты недолговечны, хотя, конечно, любые букеты не слишком долговечны, но осенние — в особенности. Но еще Рите подумалось, что больше той печальной красоты ей не видать никогда.
И она не стала пытаться эти мысли прогонять, как успешно прогоняла их еще пару часов назад, смирилась вдруг, что причудливо-цветистый
Тут Рита спохватилась, что с минуты на минуту придет сын, а она до сих пор не сделала себе очередную инъекцию, тряхнула головой, будто вытряхнуть надеялась свои назойливые мысли, но вытряхнулась, как обычно, лишь самая малая их часть, навеянная читанной когда-то беллетристикой, притом весьма невысокого пошиба. Однако освободившегося места в аккурат хватило для мелких, но необходимых именно в данный момент предметов.
Та-а-к, шприц, ампула, ватка, пузырек со спиртом… Все? Все. Но заголилась было и тут же халатик одернула. По непреложному закону подлости именно сейчас и явится сын. Или вообще кто-нибудь совершенно нежданный. Бывали случаи. А Рита между тем вливание себе инсулина считает самым интимным из интимных дел.
Пошла, заперлась в туалето-ванной, спокойно и буднично проделала все. И никто не пришел, никто в дверь не позвонил. Что-то сын задерживается. Уже два с половиной часа прошло.
А он — легок на помине — звонком затилибомкал, как оглашенный. Алешечка, наоборот, наловчился даже не один раз звякать, а полраза, хотя звонок сам по себе так устроен, что всегда «блям-блям» исполняет, но у Алешечки каким-то образом выходит «блям», а вместо второго «блям» лишь какой-то шорох, будто мышка в звонок забралась.
— Ромка, ты чего так долго? Я уж подумала, не убили б тебя там…
— Да нормально все…
— А что тогда такой? Не понравилось?
— Не понравилось.
— Почему?
— Не понравилось, да и все!
— Нет, объясни. Я же чувствую…
— Так уж и чувствуешь?
— Конечно. Я ж — мать.
— Ах, да! Тогда все нормально, только ты это, пожалуйста, почаще напоминай, а то…
— Ромка, да что с тобой?! Почему ты так разговариваешь?
— Да нормально разговариваю… Хотя, конечно, извини, мама. Сам не знаю.
— Может, — озарило вдруг Риту, — прописка твоя тренеру не понравилась?
— Не понравилась. Угадала… — Уклоняться от ответа Ромка умел, а врать… Врать, само собой, тоже умел, чего тут хитрого, но, в отличие от подавляющего большинства сверстников да и не только сверстников, вранья всеми силами избегал. Может, в том числе из-за этого был поразительно немногословен.
— И — что?
— Да ничего! Ему моя прописка не понравилась, мне его «тэквондо» не понравилось!
— И ты не занимался вообще?
— Занимался. Но больше не пойду. Хватит. И не о чем говорить, мам!
— Ну, не о чем, так и не о чем… Кушать будешь? Я целый день, между прочим, этот дурацкий борщ варила…
— Почему дурацкий, по-моему, вполне нормальный борщ.
— А теперь он стал еще лучше, потому что там не одно жалкое ребрышко, а штук пять, не меньше!
— Да? Это интересно. Стоит, пожалуй, отведать.