Урок немецкого
Шрифт:
Куртхен: Останешься со мной. У нас в Лангенхорнв огородишко на окраине. В беседке нас никто не найдет.
Я: На меня не рассчитывай. С меня на первый раз хватит. Мне нужна передышка.
Куртхен: Ты и впрямь из-за угла мешком напуган.
Я: Может, как-нибудь попозже. А сейчас не пойдет. Очень уж мне досталось. Попробовал бы ты пожить с этими людьми в Ругбюле.
Куртхен: Твой отец в самом деле служит в полиции?
Я: Он всех нас доконал. На совесть похозяйничал на участке Ругбюль — Глюзеруп, да и в своем семействе. Такого не приходится учить, что и как делать. Ему только прикажи, он и пойдет
Куртхен (подходит к окну и выглядывает наружу): Мне тошно, когда я это вижу — эта коробка напротив, эти мастерские и бараки. И песчаные поля. А Эльба — такой захламленной я ее нигде не видел. Я тут просто не выдержу. Как можно с этим мириться?
Я:Можно, если сравнить с тем, что было.
Куртхен: Ты все же порядочный слюнтяй, как я погляжу. (Задумчиво.) А жаль, что у меня сорвалось.
Я: Радуйся, что так получилось.
Слышатся шаги, дверь отворяется, входит директор Гимпель.
Директор Гимпель: Вот и хорошо, что у вас сон прошел и, значит, мне не в чем себя упрекнуть. Я пришел к вам с предложением. Пока вы здесь, на приемном пункте, незачем вам киснуть в четырех стенах, в вашем распоряжении весь остров. Если не возражаете пройтись, я к вашим услугам, случайно у меня нашлось полчаса свободных.
Куртхен: Спасибочко за букет. Мне вполне хватает этого пейзажа. (Обращаясь ко мне.) Может, тебе не терпится здесь всмотреться?
Я: Как-нибудь в другой раз. Успеется.
Гимпель (присаживается на стол): Сегодня у нас, кстати, музыкальный день и, значит, слушайте радио сколько вздумается.
Куртхен: Вот как? Он у вас прозывается музыкальный?
Гимпель (держится этаким лихим малым, душа нараспашку): ВЫ здесь скоро освоитесь. У нас каждый день недели имеет свои название: понедельник — тихий день, мы читаем; вторник — день санитарный, смотр одежды и обуви; сегодня, как уже сказано, музыкальный день, четверг — день здоровья, мы занимаемся спортом; пятница — день размышлений, пишем сочинения; суббота — веселый день, мы музицируем, выступает наш веселый островной хор под моим, кстати, управлением, рад буду вас в нем приветствовать; и, наконец, воскресенье — день созерцательный, мы пишем письма, штопаем, беседуем.
Испытующе смотрит на нас, словно требуя взрыва восторженных восклицаний.
Куртхен: Что ж, вполне, по крайней мере ни одного дня мерзопакостного.
Гимпель (без малейшего смущения): Тот, кому удается попасть в островной хор, пользуется известными привилегиями; его дважды в неделю на два часа освобождают от работы.
Куртхен (обращаясь ко мне): Ну, малыш, спой нам что-нибудь, покажи свое искусство.
Директор Гимпель (все так же терпеливо): А вы уже подумали о выборе работы? Мне кажется, раз вы живете в одной комнате, вам и работать захочется в одном месте?
Куртхен: Работать? А что вы можете нам предложить?
Я: В приговоре ни слова нет о работе.
Гимпель (широковещательно): В наших новых мастерских есть чему поучиться. Здесь при желании вы можете приобрести любую специальность, сделаться плотником, слесарем, маляром, садовником, да кем угодно. Хотите — портным. И даже электросварщиком. Можете заработать свидетельство подмастерья.
Куртхен: Еще бы, с красивой тюремной печатью!.
Гимпель: С печатью
Куртхен (мне): Что скажешь, малыш? Какую нам выбрать специальность? Раз уж без этого нельзя?
Гимпель: Никто вас, разумеется, не заставляет избрать специальность. Другое дело — работать. Работать на острове обязан каждый. И за работой дело у нас не станет.
Куртхен: В акробатах тут поди не нуждаются? Скажем, силовые номера?
Гимпель (спускается со стола и расхаживает по комнате, заложив руки за спину): Вам еще многому предстоит поучиться. И многое уразуметь. (Задумчиво.) Жизнь на острове чревата для вас неожиданностями, которые, очевидно, будут приняты не беспрекословно. Вам, видимо, еще не известно, какая связь существует между работой и хлебом. Не важно, здесь, на острове, вам это втолкуют. Вы постигнете необходимость повиновения, а когда-нибудь, смею надеяться, и радость ответственности. Все, что нам необходимо на этом острове, нами же и создано: здания, инструменты, идеалы — даже идеалы. Мы — сообщество, островное сообщество, которое само определяет, что ему нужно. Готовность — вот чего мы от вас ждем.
Если вы готовы сообразоваться с законами этого острова, для вас откроются новые возможности. Труднее всего начало. (Останавливается перед Куртхеном, оглядывает его с ног до головы, не спеша просовывает руку в карман, нащупывает и осторожно вынимает ножик Куртхена, разглядывает его на ладони. Куртхен весь напрягается.) Это твой ножик, верно? (Куртхен тянется за ножом, Гимпель убирает руку.) Тебе, конечно, известно предписание: приносить с собой оружие строжайше запрещено. Кто по незнанию принес, должен безотлагательно сдать его в дирекцию, комната четвертая. (Пауза. Оба молча смотрят друг на друга. Гимпель передает Куртхену нож и отступает на шаг.) Ты спустишься вниз, сейчас же. Сдашь ножик в комнате четвертой и покажешь мне расписку. А теперь ступай. (Куртхен медлит, вертит нож в руках.) Ну что? Прикажешь рассказать дорогу?
Куртхен с ненавистью оглядывает Гимпеля, медленно к нему подходит, проходит мимо и оборачивается на пороге.
Куртхен: Со мной вы нарветесь, предупреждаю для ясности, со мной это не пройдет.
Выходит из комнаты. Гимпель идет к окну и, широко расставив ноги, наблюдает за Куртхеном до тех пор, пока тот не исчезает в здании дирекции, потом мне через плечо:
Гимпель: Главное, как видишь, начало, надо только начать. Да и для тебя, Зигги, я придумал начало. Что ты скажешь насчет библиотеки? Библиотеку надо заново привести в порядок, составить каталоги. Мне кажется, книгам будет с тобой хорошо.
Я: И это все?
Гимпель (пренебрежительным тоном): Ты мог бы, конечно, работать в веничной мастерской. У нас изготовляются всевозможные веники.
Я: Я предпочел бы для начала веники.
Гимпель: Почему же?
Я: Сам не знаю. В данное время веники мне ближе.
Гимпель: Можешь еще поразмыслить. У нас дозволено менять место работы. Если хочешь, займись для начала вениками, потом возьмешься за книги.
Дверь с силой отлетает. В комнату, размахивая разбитыми очками, врывается тощий человек, его трясет с перепугу. Это доктор Корбюн. Тяжело дыша, останавливается посреди комнаты, распространяя вокруг себя запах помады.