Урок немецкого
Шрифт:
Йозвиг: А теперь, видать, с тебя хватит.
Куртхен (со злобой): Скотина, ты у меня сейчас дождешься!
В комнату входят семь психологов из пяти стран, за ними в спортивной куртке и брюках гольф следует директор Гимпель, излучая бодрость и жизнерадостность неунывающего воспитателя. Вошедшие озираются по сторонам и разглядывают нас, точно мебель.
Йозвиг (Куртхену, добродушно): Что же ты не встанешь?
Куртхен: А катись ты к…
Йозвиг: Здесь господин директор.
Куртхен: Пусть он дважды катится…
Директор
Гимпель (Йозвигу): Здесь что-то случилось? Что-нибудь экстраординарное?
Йозвиг: Я ничего такого не заметил. (Кивая на Куртхена.) Не поставить ли его на ноги? Только прикажите, и я научу его вежливости.
Гимпель (качая головой): Спасибо, милейший Йозвиг. В этом нет нужды. Мы и сами справимся. (Подходит к кровати Куртхена. Психологи обступают его полукругом.) Мы вас вполне понимаем, господин Никель, у каждого бывает плохое настроение, но мы как-никак нуждаемся друг в друге. Я бы даже сказал, мы обязаны идти друг другу навстречу.
Куртхен (по прежнему прижимает руку к груди): Катитесь подальше, а главное, увольте меня от вашего трепа.
Один из психологов: Похоже на Юсуповский фактор ненависти.
Гимпель (с неисчерпаемым дружелюбием): Мы тут, разумеется, не задержимся. Но не откажите и вы мне в одолжении. Господам иностранцам желательно узнать, как вы сюда попали?
Куртхен: Все это вы прекрасно знаете. Прочитайте им протоколы, этого за глаза хватит.
Гимпель: Да, но господам желательно услышать это из ваших уст. Кстати, в дальнейшем я буду обращаться к тебе на «ты». Я всем нашим воспитанникам говорю «ты».
Куртхен: А мне начхать на то, как вы ко мне обращаетесь!
Гимпель (твердо): Итак, расскажи нам, каким образом ты, с твоей точки зрения, оказался здесь.
Куртхен (бросается на спину, глядит в потолок и дует на больную руку): Я смерть как охоч до маленьких детей и, бывало, уже на завтрак съедаю по этакому маленькому ребятенку.
Гимпель (без досады, с таким видом, будто и такой ответ его удовлетворяет): Ну, а помимо того? Ведь это не единственная причина.
Куртхен (спокойно): А еще меня мутит от старых хрычей и грымз. Я даже основал общество.
Гимпель: Что за общество?
Куртхен: Общество по уничтожению старых хрычей и грымз.
Один из психологов: Аномальный коэффициент агрессивности. Кверулентство.
Второй психолог (наклоняясь к Куртхену): Мы воображаем себя сильным человеком, не так ли? Все перед нами трепещет. Если ты и вправду так о себе мыслишь, приходи завтра в спортивный зал, наденем перчатки, а там видно будет, кто кому морду набьет.
Куртхен: Отчаливай, дедуся! Да гляди, как бы у тебя песок из штанов не посыпался.
Гимпель: Милейший Курт Никель! Не забывай, что ты не с врагами говоришь, мы душой рады тебе помочь. Но для этого нам нужно понять тебя.
Йозвиг:
Гимпель: Пускай себе отдыхает.
Куртхен: Я сыт по горло. От меня вы больше ничего не услышите. Обратитесь лучше вон к тому. (Показывает на меня пальцем.)
Гимпель: Что ж, не возражаю. У нас с тобой еще не однажды будет случай побеседовать.
Поворачивается ко мне. Психологи о чем-то шепчутся по-английски. Как видно, мнения о Куртхене расходятся. Каждый не прочь расспросить его поподробнее, но, так как директор Гимпель почти приятельски протягивает мне руку, все поворачиваются и с интересом окружают меня.
Гимпель (ко мне): Ты у нас ведь эксперт по вопросам искусства?
Йозвиг (не утерпев): Это Зигги Йепсен, господин директор!
Гимпель: Как же, знаю. Знаю я господина Йепсена и всю его историю знаю. Но, быть может, он и сам не откажется рассказать этим господам, как он здесь очутился? Как попал к нам?
Йозвиг (тихо): Открой рот или я тебя больше знать не хочу.
Я (пожимая плечами): Что вам, собственно, от меня нужно?
Гимпель: Я же говорю тебе, расскажи, как сюда попал. Мы хотим услышать это от тебя.
Я: Из-за картин, я прятал от отца картины, за которыми он гонялся. Вот и весь сказ.
Психологи навострили уши и закивали друг другу. Один из них вооружился записной книжкой и карандашом.
Гимпель (терпеливо): А почему твой отец гонялся за картинами? Как ты считаешь?
Я (глядя на Куртхена, который безучастно лежит на своей постели): Сперва по долгу службы. Из Берлина пришло запрещение художнику Нансену писать картины, и отцу приказано было передать ему это запрещение, а также следить, как оно выполняется. Он служил в сельской полиции — Ругбюльский участок. А потом он уже не мог перестать. Остальное вам известно.
Один из психологов (желая удостовериться): Макс Людвиг Нансен?
Другой психолог: Экспрессионист?
Гимпель: Итак, Зигги, твой отец, будучи полицейским, должен был следить за выполнением приказа, а, когда приказ потерял силу, он по-прежнему продолжал преследовать художника.
Я: У него это стало пунктиком, как бывает с теми, кто знать ничего не хочет, кроме долга. А потом это сделалось болезнью, если не чем похуже.
Один из психологов: Похуже, говоришь?
Гимпель: Твоему отцу случалось конфисковать картины?.
Я: Конфисковать, сжигать, истреблять, все, что угодно.
Гимпель: А теперь о себе. Ты, стало быть, прятал от отца картины, укрывая их в надежном месте. Расскажи нам об этом подробнее.
Я: Началось с пожара на мельнице. У меня был на мельнице тайник, и все погибло от огня. Все мои коллекции. Картины, ключи, замки. С этого и пошло. Я и сам хорошо не понимаю: я смотрел на картину и вдруг замечал: что-то на ней шевелится и на заднем плане вспыхнул огонек — просто так, сам по себе, — и тут уж я не мог оставаться равнодушным.