Уроки ирокезского
Шрифт:
– Саш, а в чем проблема, я не совсем поняла? Конечно, времени у нас немного, но если постараться… в среднем небольшой завод строится хорошо если полгода, а то и быстрее? Нам же не нужен кастрюлепроизводящий гигант индустрии? Выстроим пару десятков небольших фабрик…
– Проблема, дочь наша, в деньгах. Ты же прекрасно понимаешь, что такое деньги – так вот у нас их, считай, и нет. А одно рабочее место в промышленности – для именно профессионального рабочего – обходится в пять тысяч рублей, при том, что доходов с его работы – за вычетом амортизации оборудования, зарплаты, прочего всего – мы получаем меньше тысячи девятисот рублей. Проще говоря, если рабочий не будет ничего потреблять из произведенных
– Тридцать семь процентов от шести миллионов – это больше двух, так что…
– Да ничего не так, Мария Петровна – буквально взревел Слава. – Рабочие же, как Саша сказал, еще и потребляют! Причем товар для народа производит один рабочий, а потребляют его уже пятеро. Рабочих пятеро, а еще – трое железнодорожников, шоферов и полицейских, еще – ну это пока, и в размерах каждый незначительных, однако тем не менее – восемь солдат. Из пяти прочих рабочих один – это сейчас, без угроз войны новой, один – тоже работает исключительно на армию, а четверо строят новые станки или чинят старые. И в результате максимум, который чисто теоретически возможен, составляет около двадцати четырех процентов роста производства в год. Максимум, и чисто теоретически – а на практике мы пока и двадцати не добираем. Да что двадцати, это я очень погорячился, сейчас о двенадцатипроцентном приросте мечтать приходится, но мы, правда, не всю еще излишнюю военную промышленность на мирные дела перевели. И все это главным образом, среди всего прочего, и потому, что треть нынешних рабочих работать не умеют и не хотят уметь!
– Но вот мы заменим рабочих на умелых, и уже в следующем году…
– Маш, новые рабочие работу-то освоят, но на это тоже пара лет уйдет.
– Да, Мария Петровна, и по этой причине я и говорю о двенадцати процентах как о возможном именно достижении, – добавил Слава. Иосиф Виссарионович сидел молча, угрюмо на нас всех посматривая, а Сергеев то открывал рот, пытаясь что-то сказать, то закрывал его и смотрел на всех глазами затравленного кролика. Зуев, возглавивший полицию после ухода в МИД Штюрмера, и тоже приглашенный на совещание, поинтересовался:
– Александр Владимирович, я чего-то не совсем понимаю: если, как говорит Станислав Густавович, в год можно разве что двадцать процентов роста получить, то как мы за десять лет промышленность в двадцать раз подняли? Я уже не говорю и о всех дорогах железных, городах – мне кажется, что господин Струмилло-Петрашкевич ошибается в чем-то.
– Все верно, Нил Петрович, – немедленно откликнулся Слава, словно отметая подозрения в том, что он может ошибиться – просто Александр Владимирович за эти десять лет из своих средств вложил почти пятнадцать миллиардов американских долларов, франками да марками еще миллиарда четыре рублей. Да и рублями советскими миллиардов почти двадцать, а так – да, одно рабочее место как раз и стоит пять тысяч рублей, причем без учета вложений в инфраструктуру, то есть без дорог и городов.
Все на некоторое время замолчали, осознавая услышанное. То есть почти все и так знали многое из прозвучавшего, но как-то фрагментами, а Слава все сложил в ясно видимую фигуру.
– И в результате денег нет, а ты собираешься строить электростанции в Венесуэле! – внес элемент критики Африканыч. – Все тебе всяких папуасов облагодетельствовать!
– Зря ты, Нил, так про папуасов: они, между прочим, больше миллиона наших прокормом обеспечивают – я про Арафур говорю – обеспечивая тем самым четыре с лишним процента нашего бюджета. Но тут я совсем не о папуасах забочусь. Просто если Гомес начнет поставки алюминия в США, причем алюминия довольно дешевого, то сами американцы его производить не начнут в больших количествах. А электростанции в Венесуэле все равно будут наши, так что
– Политик… Ты лучше скажи, что нам делать?
Чего делать, чего делать… я не господь всеведущий. Десять лет промышленность развивалась "под армию", и развивалась, как верно отметил Слава, главным образом на заграничные денежки: рубли-то больше именно на "инфраструктуру" тратились. И что мы имеем теперь? Да, попутно было поднято и сельское хозяйство, да так поднято, что три четверти крестьян в стране просто не нужны, им делать нечего. То есть прокормить они себя могут – но и всё. А купить что-то сверх прокорма…
У них и денег нет – поскольку их "продукцию" почти никто и не купит, да и покупать-то особо нечего. Раньше-то я "своих" даже одевал, покупая ткани в той же Америке, а теперь… В четвертом году в России производилось по девять аршин ткани на человека (или, если по-человечески считать, по четыре с половиной квадратных метра). А теперь – главным образом заботами Второва – производство выросло более чем втрое. В острой ценовой конкуренции Николай Александрович победил почти всех крупных текстильных магнатов, я скупил разорившиеся фабрики, а затем началось их ускоренное "техническое перевооружение": старые станки (часто работающие вообще от водяных колес) менялись на "новые", с электрическими приводами… Даже были два заводы выстроены, делавших из "старых" станков "новые" – но дело того стоило: станки с электромоторами просто начинали работать вдвое быстрее. А еще и на самом деле новых станков строилось немало, так что в городах получилось уже обеспечить "норму", высчитанную Славой: по двадцать четыре метра на человека в год. Ну а в деревнях – единоличникам все равно было не на что много ткани купить, а когда большая часть народа околхозится, то и в деревне "норма" будет достигнута: Второв обещал через пять лет выпуск еще удвоить, а лет через двадцать…
Правда, для этого нужно будет еще больше электричества, но и это дело решаемо: два бывших паровозных завода (Сормовский и Харьковский) перешли на выпуск "мобильных" электростанций по два с четвертью мегаватта: почти "паровозный" котел (два, один из которых "резервный") и турбогенератор Гаврилова-Иванова (выпускаемый уже на двух новых заводах) легко перевозится в любое место на трех железнодорожных платформах. А так как каждый завод делал таких станций больше чем по сотне штук в год…
В целом, чем прикрыть бренное тело, проблемой уже не было. И насчет чем его напитать можно было не волноваться. Но ведь народу нужно еще очень много чего!
Хотя русский человек (в особенности только что вышедший из деревни) довольно неприхотлив. Может на полу спать, прикрывшись рогожкой, есть из котла, сидя на полу и пить из консервной банки. Но если есть деньги, то с удовольствием начнет удовлетворять и прихоти: табуреткой обзаведется (а то и стулом или даже креслом), столом, кровать купит с матрасом, шкаф какой-нибудь (и не один), посуду приобретет… Если, конечно, будет где и будет что приобретать. Потому что он – русский человек – для покупки всего этого, может быть и без особого удовольствия, но по мере сил и умений хорошо поработает. Но не "за деньги" вообще, а за деньги, на которые он купит вполне конкретные вещи. Которые нужно где-то кому-то сделать…
А вот если купить ему будет нечего, рабочий все равно наверное поработает – но заработанное пропьет. Тоже вариант… вот только с похмелюги он сам такого наработает, что лучше бы вообще не работал. Пока мне как-то удавалось соблюдать баланс производства и потребления, но разве что для "моих" рабочих – а теперь, когда их станет в разы больше, тщательная "настройка" производственных схем рассыплется. То есть не рассыплется, просто дофига народу станут безработными и весь мой "социализм" прикажет долго жить…