Уроки милосердия

Пиколт Джоди Линн

— Джозеф, какое самое ужасное преступление вы совершили?

Я задаю вопрос, и меня тут же осеняет — мы играем с огнем. То, что убийство Дары было зафиксировано в документах, вовсе не означает, что оно стало самым отвратительным преступлением, совершенным Райнером Хартманном против узниц. Это означает только одно — на этом преступлении он попался.

— В лагере были две девушки, — начинает он. — Одна из них работала у… моего брата, в его кабинете. Там стоял сейф с деньгами, которые находили в вещах заключенных. — Он потирает виски. — Понимаете, все так делали. Отбирали вещи. Драгоценности и деньги, даже партии бриллиантов. Некоторые офицеры, работавшие в концлагерях,

стали очень богатыми. Я слушал новости и понимал, что жить рейху осталось недолго — пока американцы не ввяжутся в войну. Поэтому я все рассчитал заранее. Хотел взять как можно больше денег и обратить их в золото, пока они не превратились в бесполезные бумажки. — Джозеф пожимает плечами, смотрит на меня. — Узнать код сейфа оказалось парой пустяков, я же был лагерфюрером. Я подчинялся только коменданту, и когда от меня чего-то требовали, то не стоял вопрос, смогу ли я, а только насколько быстро смогу. Поэтому однажды я, узнав, что брата в кабинете не будет, открыл сейф, чтобы забрать все, что смогу вынести. Меня увидела девушка, секретарша брата. Она привела с собой подругу, которая работала на улице… Привела ее в кабинет, пока брата не было. Наверное, чтобы погреться, — продолжает он. — Я не мог допустить, чтобы девчонка рассказала брату то, что видела, поэтому застрелил ее.

Я понимаю, что сижу затаив дыхание.

— Вы убили секретаршу?

— Хотел убить. Но меня ранило на фронте в правую руку, и я уже не так виртуозно обращался с пистолетом, как раньше. Девушки испугались, хотели бежать, бросились друг к другу… Поэтому пуля попала в ее подругу.

— Вы убили ее?

— Да, — кивает он. — Я бы и вторую застрелил, но тут пришел мой брат. Когда он увидел меня в своем кабинете с пистолетом в одной руке и деньгами в другой, что мне оставалось делать? Я сказал, что застал этих девушек за кражей денег из его сейфа. За кражей у рейха.

Джозеф прикрывает глаза рукой. Сглатывает, как будто слова перекрывают, сжимают его горло.

— Мне не поверил собственный брат. Родной брат выдал меня.

— Выдал вас?

— Дисциплинарной комиссии лагеря. Не за кражу, а за то, что я превысил свои полномочия и застрелил заключенную, — говорит он. — Ничем серьезным это все не закончилось. Со мной встретились и напомнили мои обязанности. Но вы же понимаете, верно? Из-за этого проступка меня предал собственный брат!

Не знаю, что в этой истории в извращенном сознании Джозефа самое ужасное — то, что он убил Дару, или то, что разрушил отношения с братом. Спросить я боюсь. И еще больше боюсь услышать ответ.

— А что стало с вашим братом?

— После этого мы с ним больше не разговаривали. Я слышал, что он давным-давно умер. — Джозеф плачет, его лежащие на столе руки дрожат. — Пожалуйста! — молит он. — Вы простите меня?

— Разве это что-то изменит? Убитую вами девушку не вернешь. И отношения с братом уже не склеишь.

— Не склеишь. Но это означает, что по крайней мере один человек знает: я сожалею о том, что произошло.

— Я подумаю, — отвечаю я.

***

Я сажусь во взятую напрокат машину, включаю кондиционер. В конце квартала, в котором живет Джозеф, сворачиваю направо в тупик и паркуюсь у тротуара. В фургоне подъезжает Лео. Он поворачивает так резко, что машину заносит на тротуар. Лео выскакивает, вытаскивает меня и начинает кружить.

— Получилось! — ликует он, подкрепляя каждый слог поцелуем. — Сейдж, черт возьми! Я не смог бы провести операцию более филигранно!

— Зовешь меня на работу? — интересуюсь я, впервые за два часа расслабившись.

—

Все зависит от того, на какую должность ты претендуешь, — хмурится Лео. — Ох, сболтнул лишнее… Слушай.

Он открывает заднюю дверцу фургона, перематывает запись, чтобы я услышала свой собственный голос и голос Джозефа: «Вы убили ее?» — «Да. Я бы и вторую застрелил».

— Значит, получилось. — Мой голос звучит глухо, ни одной радостной нотки, как в голосе Лео. — Его депортируют?

— Это всего лишь еще один шаг. Я уже позвонил Женевре, моему историку, она сегодня прилетит сюда. Теперь, когда у нас есть запись признания, посмотрим, захочет ли он с нами добровольно разговаривать и сотрудничать. Мы обычно приходим без предупреждения — чтобы увидеть, если ли у подозреваемого алиби, но здесь другой случай. Так мы сможем получить дополнительную информацию, если это возможно, обеспечить доказательную базу. Потом мы с Женеврой улетим назад в Вашингтон…

— Назад? — эхом повторяю я.

— Мне необходимо написать служебную записку, чтобы помощник генерального прокурора удовлетворил ходатайство и началась официальная процедура, выпустили пресс-релиз. А потом, обещаю тебе, Джозеф Вебер умрет, — говорит он. — Сгниет в тюрьме.

Женевра, историк, прилетает в Бостон, а не в Манчестер, потому что ближайший рейс оказался до Бостона. Это означает, что Лео понадобится пять часов, чтобы съездить туда и обратно и привезти свою помощницу. Он уверяет, что его это нисколько не смущает. По пути он посвятит ее во все подробности дела.

Я стою у Лео за спиной, смотрю, как он завязывает галстук перед зеркалом в ванной комнате.

— Потом, — продолжает объяснять Лео, — я отвезу ее в «Мариотт». Насколько я помню, там довольно удобные кровати.

— Ты намерен и сам там остаться?

Он замолкает.

— А тебе этого хотелось бы?

В зеркале мы похожи на современных американских готов.

— Я подумала, что ты, возможно, не захочешь, чтобы она знала обо мне.

Он заключает меня в объятия.

— Я хочу, чтобы она знала о тебе все-все. Начиная с того, какой из тебя получился шикарный двойной агент, и заканчивая тем, как ты в душе отрываешься под Джона Мелленкампа и перевираешь слова песен.

— Я не перевираю…

— Там нет слов: «…выбрось все эти книги о Барби». Можешь поверить мне на слово. Кроме того, Женевре все равно придется с тобой познакомиться, когда мы в Вашингтоне будем ходить после работы ужинать…

Я не сразу понимаю, о чем он говорит.

— Я не живу в Вашингтоне.

— Это формальности, — смущенно говорит Лео. — В округе Колумбия тоже есть булочные.

— Это просто… неправильно, Лео.

— Ты передумала? — Он замирает. — Я твердо решил. На сто сорок процентов. Я точно знаю. Я только-только нашел тебя, Сейдж. И не хочу потерять. Всегда неплохо знать, чего ты хочешь, и стремиться к этому. Однажды через много лет мы будем читать пресс-релиз о Райнере Хартманне и рассказывать нашим детям, что мама с папой влюбились друг в друга благодаря военному преступнику. — Он смотрит мне в глаза. — Никак не можешь сделать решительный шаг?

— Я не говорила о переезде. Хотя вопрос все еще открыт…

— Знаешь, скажу так: если здесь найдется работа в Министерстве юстиции, перееду я…

— Я говорю о Джозефе, — перебиваю я. — Все это как-то… неправильно.

Лео берет меня за руку, выводит из ванной и усаживает на край кровати.

— Тебе тяжелее, чем мне, потому что ты знала его другим человеком — до того, как выяснила, что это Райнер Хартманн. Но разве ты не этого хотела, нет?

Я закрываю глаза.

— Уже не помню.