Уроки зависти

Берсенева Анна

Это и был поток Персеид, словно возникший, соткавшийся из вдохновенных ночных разговоров.

Люба так была этим потрясена, что даже за руку Саню схватила, подпрыгивая на ступеньках. Он встал, чтобы ее поддерживать, а то она ноги переломала бы от этих прыжков. Кажется, она даже про свою несчастную любовь к Федору Ильичу забыла в эту минуту – перешла в то состояние, в котором не бывает несчастья, а бывает только чистый детский восторг.

– Загадала желание? – спросил Саня.

Она отвела взгляд от неба, посмотрела на

него и улыбнулась. Это была совершенно человеческая улыбка, без всякой уязвленности, подавленности – без всего, что, как ему показалось сегодня днем, составляло Любину сущность.

Она была двойная, вот что. Как ее имя – Жаннетта и Люблюха. Когда он понял это теперь, то почему-то обрадовался.

– Не-а, – с детской интонацией ответила Люба. – Не успела сформулировать.

Они снова сели рядом на ступеньки и стали разговаривать. Люба уже не испытывала к нему настороженности, и ему было с ней легко и даже радостно – непонятно, правда, почему.

Они даже не разговаривали, а просто болтали в темноте. О Любином необычном имени, о доме на углу Малой Бронной и Спиридоньевского, еще о чем-то подобном, что мгновенно возникает, когда мысли, и чувства, и речь текут без усилия.

Что-то в Любе было такое, что позволяло говорить с нею, как будто с самим собой.

Но что это в ней такое есть, Саня понять не успел – она вдруг вспомнила о чем-то прежнем, для нее мучительном, и сразу же закрылась, схлопнулась, как физическая величина, и только физической величиной сразу же и стала. И ушла в дом.

Что ж, бывают такие встречи – когда человек лишь на мгновение позволяет тебе увидеть яркий свет, сияющий у него внутри. И не обязательно такое должно повториться в твоей жизни, да и встреча с этим человеком не обязательно должна повториться.

Но она повторилась, встреча, и человек этот колотил сейчас Саню кулаками в грудь, и рыдал, и бился, и ненавидел его за то, что он не дал ему убить другого человека.

Глава 12

– Ненавижу тебя! – выкрикнула Люба.

И вдруг почувствовала, что силы ее оставили. Из ее рук словно проволоку вынули, и они повисли как веревки, и кулаки разжались. И ноги подкосились.

Она шагнула назад, села на большой валун и закрыла лицо руками.

– Зачем ты мне помешал?

Она сама слышала, с какой глухой усталостью звучит ее голос.

– Люба, как бы ты жила, если бы убила?

Его голос звучал спокойно. Что-то еще было в его голосе, кроме спокойствия, но что, понять она не могла. Да и не хотела. Какое ей дело до его голоса, до него самого, до того, откуда он взялся ночью под окнами дома в Берггартене, откуда он взялся в Германии, вообще на белом свете!..

Он не дал ей убить Сигурда Яновского и вырвать таким образом из своего сердца леденящую ненависть, с которой невозможно было жить. И жить она теперь не хотела.

– Что

бы ты делала? – повторил он.

Люба отняла руки от лица, посмотрела на него. Взошла луна, и лицо было видно во всех его чертах, в пронзительных контрастах света и тени. В нем было очень много жизни, и особенной жизни, Любе неведомой. В том состоянии, в котором она находилась сейчас – после сильного напряжения многих дней, после еще более сильного разочарования, которым напряжение это разрешилось так внезапно, – она чувствовала эту неизвестную ей жизнь ясно и остро.

Но ей не хотелось чувствовать жизнь! Ни свою, ни тем более чужую.

Однако ненависть, которая полностью поглощала ее всего полчаса назад, теперь исчезла – сменилась злостью. Не к Сигурду Яновскому – он каким-то странным образом вообще исчез из Любиного сознания, и на том месте, где был он, осталось лишь садняще пустое место, – а к этому так некстати явившемуся кавалеру; Люба приладилась так называть его в мыслях и упрямо называла.

– Я спрятала бы ружье, пошла в гостиную и ахала бы вместе со всеми над несчастным покойником, – глядя в его глаза сощуренными злыми глазами, отчеканила она.

– Допустим, – усмехнулся он. – Ты понимаешь, что через пятнадцать минут здесь была бы полиция?

– А я при чем? Нет оружия – нет отпечатков пальцев, нет экспертизы.

– Жаннетта, ты просто дура. – Он вздохнул. – Еще через пятнадцать минут они обнаружили бы твои следы под окном. Я уж не говорю о том, что от тебя бы порохом несло за километр.

Он был прав. Об этом она не подумала. Люба постепенно начинала понимать, что состояние, в котором она пребывала все время с тех пор, как мама рассказала ей, кто такой Сигурд Яновский, вообще не предполагало способности думать.

В какую-то запредельную область сдвинулось ее сознание, и обычный человеческий мир виделся из той области совсем другим, чем был на самом деле.

А теперь она вернулась обратно. И это далось ей так тяжело, что всю ее, не руки и ноги только, а вот именно всю, до донышка, охватила страшная усталость. Даже злости к этому Сане она больше не чувствовала. Ничего она не чувствовала. Ничего.

Судьба подала ей пустой знак. И ее саму опустошила насмерть.

– Помоги мне. – Люба произнесла это неожиданно для себя. Что-то другое она хотела сказать, но сказала это. – Я домой не дойду.

– Пойдем.

Саня взял ее за руки и поднял с валуна. Обнял за плечи и повел вверх по склону. Она шла спотыкаясь, цепляясь за полу его куртки.

Перед домом слышались голоса. Поочередно завелись моторы одной машины, другой. Гости собирались уезжать, Бернхард провожал их.

– Т-туда… – пробормотала Люба и слабо махнула в сторону заднего крыльца.

Что будет, если Бернхард увидит, как она входит в дом в таком состоянии? Люба не знала. Но знала, что взять себя в руки и притвориться бодрой у нее не получится.