Уроки зависти
Шрифт:
Саня довел ее до задней двери. Она так и осталась незапертой с тех пор, как Люба вышла через нее из дому. Значит, Бернхард не выглядывал сюда, иначе не оставил бы дверь открытой.
– Куда ружье? – спросил Саня.
Оказывается, он подобрал с земли штуцер. Люба уже и забыла о том, что он отнял у нее оружие.
– Там шкаф. Сейф, – сказала она.
– Пойдем, покажешь.
Появление ее в доме с незнакомым человеком тем более не показалось бы Бернхарду обычным делом. Но и об
Они вошли в кабинет. Люба достала из стола ключ, отперла оружейный шкаф. Саня положил туда штуцер. Она заперла шкаф и бросла ключ обратно в ящик стола.
– Ложись спать, – сказал Саня. Люба кивнула. Сил говорить у нее больше не было. – Где твоя комната?
Она покачала головой и побрела к спальне. Саня придерживал ее за локоть – она еле переставляла ноги.
Она вошла в спальню, не оглянувшись на него, услышала только, что входная дверь, ведущая в лес, открылась и закрылась за ним почти бесшумно.
В спальне Люба разделась и легла за минуту до того, как в комнату вошел Бернхард.
– Либхен? – удивленно сказал он, заметив ее в полутьме; свет она выключила, но луна светила в окно. – А я искал тебя в мастерской. Почему ты не зашла к нам в гостиную?
– П-простыла… – пробормотала Люба. – Знобит…
За три года, прожитые в Германии, она стала говорить по-немецки без затруднений. Но сейчас с трудом шевелила губами. Впрочем, и говори она по-русски, было бы то же самое.
– Давай я тебя посмотрю, – встревожился Бернхард.
– Не надо, – вяло проговорила она. – Сейчас пройдет. Я усну.
Для убедительности она закрыла глаза. И к собственному изумлению, действительно провалилась в сон. Мгновенно.
Нет, едва ли можно было назвать сном то состояние, в которое она впала.
Пять лет назад Любе удаляли аппендикс. Операцию делали под каким-то странным наркозом – она не забылась от него, а словно переместилась в другое пространство. В этом пространстве клубились темные и багровые облака, переливались друг в друга какие-то огнедышащие субстанции, бесконечно множились одинаковые сущности… Люба тогда еле дождалась, когда операция пройдет и весь этот ужас закончится.
И что-то подобное переживала она сейчас. Мир, в котором она оказалась, был страшен. И самое страшное в нем было не то, что он состоял из каких-то непонятных веществ и субстанций – Люба вообще не сознавала, из чего он состоит, – а то, что он был бесконечен.
Он нес в себе ужас, и этому ужасу не было конца.
Люба попыталась из этого ужаса вырваться – бесполезно. Она хрипела, стонала – никому не было дела до ее крика.
Наконец она взвыла, как одичалая собака… И села на кровати.
Пот лился по всему ее телу ручьями, длинными скользкими дорожками.
Она взглянула на спящего рядом Бернхарда.
«Я могла попасть в него, – все с тем же неодолимым ужасом подумала она. – С чего я взяла, что не промахнусь? Ведь я никогда не стреляла из штуцера. А если бы и попала в кого хотела… Из Бернхардова оружия!»
Думать об этом было так мучительно, что она застонала. Бернхард открыл глаза, тоже сел на кровати.
– Люба, тебе плохо? – спросил он, включая торшер.
Она кивнула.
– Дать воду? Или жаропонижающее?
– У меня нет жара, – проговорила она. – Бернхард…
– Что? – с недоумением спросил он, не дождавшись продолжения фразы.
– Попроси Клауса, чтобы он никогда не привозил сюда этого человека.
– Кого?
Спросонья, конечно, нелегко было понять, что это вдруг ей в голову взбрело.
– Сигурда Яновского, – сказала Люба.
Бернхард помолчал и спросил:
– Ты знала его раньше?
– Нет. Берни, пожалуйста, не спрашивай почему… так. Попроси Клауса больше его не привозить.
Он помолчал еще несколько секунд. Потом сказал:
– Он больше сюда не приедет. Ложись, Либхен. Тебе надо успокоиться.
Люба легла. Бернхард выключил свет, лег, притянул ее к себе. Она вспомнила, что в первый же день их близости заметила, как хорошо лежать на мускулистой его руке.
Сейчас ей не было хорошо. Она ненавидела себя, свое тело, и душа ее залита была чернотой.
Она потерлась щекой о руку мужа и сказала:
– Спи. Я проснусь здоровой.
Он уснул сразу – он всегда так засыпал.
Люба лежала без сна, вглядываясь в белесое пятно луны за оконной занавеской. Там, за занавеской, гулял по небу ветер, и казалось поэтому, что луна живая.
«Как бы я жила, если бы убила?»
Только сейчас она подумала о главном. Только сейчас! Она даже не подумала об этом, а просто вспомнила, как спросил ее этот… Люба вдруг забыла его имя… Да неважно! Кавалер де Грие.
Он спросил: «Как бы ты жила, если бы убила?» – а она тогда подумала, что он имеет в виду последовательность ее дальнейших действий.
Последовательность была бы неважна. И неважно было бы, где она оказалась бы после выстрела – в доме Бернхарда, в лесу, в тюрьме. Она оказалась бы в сплошном ужасе, и ужас этот был бы несовместим с жизнью, но при этом так же долог, как жизнь. Или даже еще дольше.
«Я живая! – вытирая со лба пот, подумала Люба. – Ничего не случилось, я живая!»
Непонятно было, почему она повторяет эти слова. Ведь не себя же она собиралась убить.
Да нет, все ей было теперь понятно.