Уровень Ки-До
Шрифт:
— Пора, — сказал Абдыбай. — Дойдешь до конца улицы. Затем свернешь направо. там она тебя найдет.
— Точнее ориентира не придумаешь, — пробормотал я, но успокоился, когда юноша вышел из машины вместе со мной.
Мы дошли до конца улицы, когда к нам кинулась темная фигурка с узлом в руке. Все так просто. Любовь нетерпелива в оправе инь.
— Могли и без меня обойтись, — пошутил я возле машины, как тут же над головой грохнул встрел.
— Бежим, — крикнул горец и дернул подругу в машину за руку.
— Дайола, — крикнул я и, с шумом за десятерых, кинулся в кукурузу.
Машина завизжала
— «Готовились, — подумал я и сорвал огромный кукурузный початок. Сколько их? Как расставили свои силы?»
Трое. Одновременно я «пощупал» их состояние. Не обозленные. Сильно кинув початок в кусты для отвлечения, я тенью возник рядом с рослым парнем.
— Своих не перестреляйте, — сказал я ему на русском языке. Несмотря на неожиданность моего появления, он даже не вздрогнул.
— Это брат Эдика. Я узнал его, — раздался детский голос.
— «Четвертый. Как это я его не обнаружил», — посмотрел я на еле заметную фигурку.
— Эдика мы уважаем, — с акцентом сказал парень. — Поэтому даем пять минут. Через пять минут придет отец и мы будет вас резать.
Машина визжала. Я подошел к ней и рванул с такой силой, что она игриво подпрыгнула и закудахтала.
— Вперед, — сказал я втискиваясь на заднее сидение. Абдыбай сидел на переднем сидении сильно пригнувшись.
— А ты чего прячешься? — пошутил я, как вновь грохнул выстрел прямо по машине, переваливающейся на кочках с боку на бок.
Шофер прижался к рулю и мы, немыслимо для такой дороги, помчались с выключенными фарами. Из-за холма выскочила фигура всадника. Он красиво осадил лошадь. Опустил ружье и одной рукой выстрелил по машине. Смех разбирал меня, но этот серьезный спектакль мне нравился. «Артисты» в машине сжались в комочки. Трещины от дроби расползлись по стеклу.
— На конях было бы лучше, — сказал я, — Будем надеяться, что у него нет гранаты.
Лошадь мчалась рядом. Всадник стал перезаряжать ружье.
— Тормози! — крикнул я Вахе. — Мы так не договаривались. Всадник тоже остановил коня, но я был уже рядом с ним. Ударом по прикладу я выбил ружье и спокойно вернулся к машине. Впереди шоссе ведущее в Талгар. Все молчали и я углубился в размышления.
— «Отсутствие зрения можно компенсировать развитым до меридианного восприятия телом. Однако, либо я не понимаю У-СИН и ЙОГУ, либо мудрейшие не сочли нужным объяснить, что мышцы и сухожилия — это не меридианы, что живот и солнечное сплетение есть у всех, но чакры Сватхистхану и Манипуру предстоит развивать. Это придется растолковывать тем, кто решил стать на путь второго рождения. Всему есть мера. Мера, граница, предел… Но почему так силен догмат органа зрения?» — перед глазами возникали асаны йоги и движения в боевых искусствах. Мне было понятно, что здесь тело является условием, но это не указывалось в описаниях.
— «До меры все развиваются естественным ходом. Без Сознания… Дальше только Сознанию дано прорастать в теле, как корни цветка прорастают в глиняном горшке. Содержание Сознания может укоротить жизнь или удлинить ее. Сознание западного характера сокращает жизненное пространство, но делает его структурным».
Машина затормозила, и мы попрощались. Капал крупный, редкий
Воскресное утро было чистым и светлым. Так бывает в Талгаре, когда ночью пройдет волевой дождь. Я счел приличным прийти к японцам утром. Побродив по чистым, умытым горам, я спустился к бараку, в котором жили японцы. Андо сидел на крыльце, подставив теплому солнышку лицо. Увидев меня, он сказал несколько слов и на крыльцо вышел Оцуки. Я поклонился им и сел на бревно.
— Мы долго не спали, — сказал Оцуки. — Ты интересно говоришь, но между словами и владением огромная разница. Зачем слова?
— Человек считает, что словами можно передать действие, последовательность, ситуацию. Остальное все за слушающим. Слушающему предстоит личный опыт, личное переживание. Но слова имеют меру… У меня вполне осмысленная задача: как расставить существующие слова и символы так, чтобы одно и то же, которое ведет сейчас к болезням, повело бы к развитию людей.
— Ошеломляюще, — сказал Оцуки. — Ты хочешь словами изменить жизнь?!
— Культура японцев складывалась долго и превратилась в Язык. Вы разговариваете теперь одеждой, мимикой, ритуалами. Эта культура содержит в себе Дзен и для вас Дзен не в словах. У меня же задача как у скульптора: я должен трансформировать Дзен с Востока на материал Запада. Моим инструментом являются звуковые символы, то есть слова. Если вы посмотрите… послушаете и скажите: «похоже», то я трансформацию некоторым образом совершил.
— Забавный ты малый, — покачал головой Оцуки. — Нельзя многоковековую традицию вылепить из слов.
— Я это делаю не на пустом месте, а на многовековой традиции Запада и осуществляю это на нейтральной почве Казахстана.
— Ну, что же, вчера ты начал неплохо. Лепи дальше.
Оцуки и Андо живо рассмеялись.
— Если вам было понятно, что внутренний Космос ждет, когда мозаика и сумма «ударов» внешнего Космоса достигнет меры, то будет понятно предопределенное изменение, а точнее предстоящее изменение внутреннего. Внутренее — в усталости, в покаянии, в чихании, в кашлянии, в стоне — запустит свой механизм. Для четкого исполнения рисунка нужно сильное размягчение предшествующего содержимого этого мира…
— А то, что не размягчится? — спросил Андо.
Так подробно я говорил для Андо. Болезнь является результатом несоответствия двух Космосов. Если бы внешний мир мог подстраиваться под свершившееся внутреннее изменение, то не было бы болей, страданий, усилий. Впрочем многие стремятся инстиктивно к этому. Многим нравятся сказки о волшебной щуке, о лампе Аладдина, о золотой рыбке, когда можно оставаться дураком, а точнее «таким, как ты есть». Все же окружающее будет плясать под тебя…
Одновременно я говорил для Оцуки. Методики тренировок, системы развитий, культуры народа имеют свои отпечатки внутри. Я говорил не от теорий. Внутренний Космос я «видел» так же хорошо, как и внешний. Много путаницы вносят люди в свои дела и помыслы только из-за того, что не обладают такой способностью.