Урсула Мируэ

де Бальзак Оноре

— И прекрасно, — сказал сборщик налогов.

— В таком случае после обеда я иду к доктору! — спросил Дионис.

— Выходит, — сказала госпожа Кремьер госпоже Массен, — мы должны, как прежде, навещать дядюшку по воскресеньям и делать все, как сказал господин Дионис.

— Да, и сносить такое обхождение, как сегодня! — закричала Зелия. — В конце концов, у нас добрых сорок тысяч дохода, и мы ничем не хуже его, а он не желает отдавать нам визиты! Может, я не умею выписывать рецепты, но свое дело я знаю, будьте покойны!

Госпожа Массен была задета.

— А я вот не получаю в год сорока тысяч ливров и мне вовсе не улыбается терять десять тысяч, —

сказала она.

— Мы его племянницы и будем за ним ухаживать, — вставила госпожа Кремьер, — мы все выясним, а вы, кузина, когда-нибудь скажете нам за это спасибо.

— Не обижайте Урсулу, старикан Жорди оставил ей свои сбережения! — сказал нотариус, погрозив им пальцем.

— Пойду разряжусь в пух и прах! — воскликнул Дезире.

— Вы ничем не уступаете Дерошу [126] , самому ловкому парижскому стряпчему, — сказал своему патрону Гупиль, когда они покинули дом почтмейстера.

126

Дерош— клерк в конторе Дервиля, затем стряпчий (действует в шестнадцати произведениях «Человеческой комедии»).

— А они все норовят поменьше нам заплатить! — с горькой усмешкой ответил нотариус.

Наследники шли следом; раскрасневшиеся после трапезы, они поравнялись с церковью как раз когда кончилась вечерня. Как и предсказывал нотариус, аббат Шапрон вел под руку госпожу де Портандюэр.

— Она и к вечерне его притащила, — воскликнула госпожа Массен, указывая госпоже Кремьер на Урсулу и ее крестного, выходивших из церкви.

— Давайте подойдем к ним, — сказала госпожа Кремьер.

После совещания у почтмейстера наследников будто подменили. Не понимая, в чем причина этой деланной любезности, доктор Миноре любопытства ради позволил Урсуле поговорить с родственницами; натужно улыбаясь, обе дамы принялись лебезить перед девушкой.

— Позволите ли вы, дядюшка, навестить вас сегодня вечером? — спросила госпожа Кремьер. — Мы боимся вас стеснить, но наши сыновья уже так давно не свидетельствовали вам своего почтения, а дочки уже подросли и хотят познакомиться с милой Урсулой.

— Урсула вполне оправдывает свое имя, — отвечал доктор, — она дикарка [127] .

— А мы ее приручим, — сказала госпожа Массен. — Кстати, дядюшка, — добавила она, ибо, будучи женщиной практичной, решила скрыть свои истинные намерения за соображением экономии, — мы слышали, что у вашей дорогой крестницы замечательные способности к музыке, и мечтаем послушать, как она играет. Мы с госпожой Кремьер подумываем о том, чтобы пригласить ее учителя к нашим девочкам; ведь если у него будет семь-восемь учениц, он, пожалуй, станет брать дешевле, и мы сможем позволить себе эту роскошь...

127

По-латыни ursus — медведь. ( Примеч. переводчика.)

— Ничего не имею против, — отвечал старик, — тем более что я собираюсь выписать для Урсулы еще и учителя пения.

— Так до вечера, дядюшка, мы придем с вашим внучатым племянником Дезире, он теперь адвокат.

— До вечера, — отвечал Миноре, любопытствовавший узнать намерения этих мелких душонок.

Обе племянницы доктора

с преувеличенной любезностью подали Урсуле руки и распрощались с ней.

— О, крестный, вы, должно быть, читаете мои мысли, — воскликнула Урсула, бросив на старика благодарный взгляд.

— У тебя неплохой голос, — отвечал он. — Я хочу пригласить к тебе еще учителей рисования и итальянского. Женщина, — продолжал доктор, открыв калитку и пристально взглянув на Урсулу, — должна получить такое воспитание, чтобы быть на высоте, какую бы партию она ни сделала.

Урсула залилась краской: опекун ее, казалось, намекал на юношу, о котором мечтала она сама. Чувствуя, что она вот-вот признается доктору в том, что питает невольную склонность к Савиньену и желает совершенствовать свои таланты лишь для того, чтобы понравиться ему, девушка прошла в глубь сада и села на скамейку; на фоне зелени издали она казалась бело-голубым цветком. Доктор подошел к скамейке.

— Видите, крестный, ваши племянницы очень добры ко мне; они были так любезны, — сказала Урсула, чтобы перевести разговор.

— Бедная девочка, — воскликнул старик.

Он взял Урсулу под руку и, похлопывая ее по ладошке, повел на берег реки, где никто не мог услышать их разговор.

— Почему вы говорите: «бедная девочка»?

— Неужели ты не видишь, что они боятся тебя?!

— Но отчего?

— Наследники всполошились из-за моего обращения, они, конечно, приписали его твоему влиянию и вообразили, что я лишу их наследства, чтобы побольше оставить тебе.

— Но ведь это неправда, верно?.. — простодушно воскликнула Урсула, взглянув на крестного.

— О божественная утеха моей старости! — сказал старик и, прижав к груди свою воспитанницу, расцеловал ее в обе щеки. — Ради нее, а не ради себя, Господи, молил я Тебя нынче, чтобы Ты сохранил мне жизнь до тех пор, пока я не отыщу ей достойного спутника жизни. Ты увидишь, ангел мой, какую комедию разыграют здесь сегодня Миноре, Кремьеры и Массены. Ты хочешь украсить и продлить мою жизнь, а им нужно только одно: чтобы я поскорее умер.

— Господь не велит нам ненавидеть, но если это правда, тогда... тогда я их презираю... — отвечала Урсула.

— Обедать! — закричала с крыльца мамаша Буживаль.

Урсула и ее опекун заканчивали десерт, когда в прелестной столовой, украшенной китайскими лаковыми миниатюрами, разорившими Левро-Левро, появился мировой судья; доктор в знак особого расположения угостил его кофе, который он собственноручно готовил в серебряной кофеварке, так называемой кофеварке Шапталя, смешивая три сорта [128] : мокко, бурбонский и мартиникский.

128

...смешивая три сорта...— По воспоминаниям Л. Гозлана, так варил кофе сам Бальзак.

— Ну что? — сказал Бонгран, поправив очки и лукаво взглянув на доктора. — Весь город бурлит, родственники ваши, увидев вас в церкви, потеряли покой. Только и слышно, что вы оставите состояние церковникам и беднякам. Да, взбудоражили вы своих наследников, нечего сказать. Я видел всю компанию на площади — они суетились, точно муравьи, у которых отняли их яйца.

— Что я тебе говорил, Урсула? — вскричал старик. — Мне больно огорчать тебя, дитя мое, но разве не должен я научить тебя разбираться в людях и предостеречь против ненависти, которую ты вовсе не заслужила!