Урсула Мируэ
Шрифт:
— Госпожа де Портандюэр обернулась! — Это было событие ничуть не менее поразительное, чем обращение доктора Миноре.
— Кого это поджидает госпожа де Портандюэр? — спросила госпожа Массен, подходя к наследникам, еще не пришедшим в себя после разговора со старым доктором.
— Она ищет кюре, — ответил нотариус Дионис, и тут же хлопнул себя по лбу, как человек, внезапно что-то вспомнивший. — Вы все мне нужны; я знаю, как спасти наследство! Пойдем позавтракаем на радостях у госпожи Миноре.
Всякий может вообразить себе, с какой готовностью последовали наследники за нотариусом. Гупиль, ведя под руку старого товарища, с отвратительной ухмылкой шепнул ему на ухо: «Тут есть красоточки!»
— А мне что за дело! — пожал плечами юный Миноре-Левро, — я без ума от Флорины [74] , божественнейшего создания в мире.
— Ты — и какая-то Флорина! — отвечал Гупиль. — Я слишком люблю тебя, чтобы позволить подобным особам водить тебя за нос.
— Флорина — любовница знаменитого Натана, и страсть моя бесполезна, потому что она наотрез отказалась выйти за меня.
74
Флорина— актриса и куртизанка, действует в восемнадцати произведениях «Человеческой комедии»; ее связь с литератором Натаном, за которого она в конце концов вышла замуж, описана в «Дочери Евы» (1839). В журнальном варианте «Урсулы Мируэ» Дезире был влюблен в Эстер Гобсек, однако, согласно роману «Блеск и нищета куртизанок» (1838—1847), Эстер в это время жила в полном уединении, принимая только Люсьена де Рюбампре, поэтому, готовя «Урсулу» для переиздания в собрании сочинений Фюрна, Бальзак исправил Эстер на Флорину, однако кое-где по недосмотру остались следы прежнего варианта.
—
— Если бы ты хоть раз увидел ее, ты не стал бы говорить о ней в таком тоне, — мечтательно протянул Дезире.
— Если бы я увидел, что ты губишь свою будущность ради минутной прихоти, — сказал Гупиль с жаром, которому, пожалуй, поверил бы даже Бонгран, — я свернул бы шею этой кукле, как Варней — Эми Робсар в «Кенилворте» [75] . Тебе нужно жениться на девице д'Эглемон или дю Рувр и стать депутатом. Твое будущее — карта, на которую поставлено мое, и я не позволю тебе делать глупости.
75
«Кенилворт»(1821) — роман В. Скотта. Варней, доверенное лицо фаворита королевы Елизаветы графа Лейчестера, злодейски умерщвляет его юную супругу Эми Робсар.
— Я достаточно богат, чтобы удовольствоваться просто счастьем, — сказал Дезире.
Но тут послышался голос Зелии.
— Вы что это там задумали? — окликнула она двух друзей, остановившихся посреди просторного двора.
Доктор меж тем свернул в улицу Буржуа и с проворством юноши едва ли не бегом бросился к своему дому, где недавно произошло странное событие, поразившее немурцев; нам необходимо сказать о нем несколько слов, иначе ни новость, которую нотариус намеревался сообщить наследникам, ни все наше повествование в целом не будут понятны читателю.
Тесть доктора Миноре, знаменитый клавесинный мастер и один из талантливейших французских органистов Валентин Мируэ, умер в 1785 году; у него остался побочный сын Жозеф, прижитый им под старость, признанный им и носивший его фамилию, — впрочем, страшный повеса. Перед смертью старик не смог повидать сына: певец и композитор Жозеф Мируэ, дебютировав в Итальянской опере под вымышленной фамилией, бежал с некоей девицей в Германию. Старый мастер перед смертью завещал своему зятю позаботиться о юноше, в самом деле очень талантливом, добавив, что он не женился на его матери лишь оттого, что не хотел ущемить интересы дочери. Доктор пообещал выделить бедному малому половину наследства. После того как Эрар [76] приобрел большую часть имущества, оставшегося от старого мастера, доктор потихоньку принялся за поиски своего побочного шурина, Жозефа Мируэ, но однажды ненароком узнал от Гримма [77] , что тот завербовался в прусскую армию, дезертировал и теперь скрывается под чужим именем. Одаренный от природы пленительным голосом, статной фигурой, красивым лицом и в придачу ко всему этому талантом композитора, вдохновением и вкусом, Жозеф Мируэ в течение полутора десятков лет вел ту жизнь богемы, которую так прекрасно описал берлинец Гофман [78] .
76
ЭрарСебастьен (1752—1831) — знаменитый французский мастер музыкальных инструментов.
77
ГриммФредерик Мельхиор, барон (1723—1807) — французский литератор из круга энциклопедистов.
78
ГофманЭрнст Теодор Амадей (1776—1822) — немецкий писатель, композитор и рисовальщик, не только и не столько описывавший, сколько сам ведший жизнь богемы. В конце 1820 — начале 1830-х гг. его произведения широко переводились во Франции.
В результате к сорока годам он впал в такую нищету, что в 1806 году воспользовался случаем вновь стать французским подданным. После этого он обосновался в Гамбурге и женился на дочери тамошнего добропорядочного буржуа, обожавшей музыку и решившейся посвятить свою жизнь композитору, который все еще подавал большие надежды. Однако после долгих мытарств Жозеф Мируэ не смог свыкнуться с достатком; богатство вскружило ему голову, и он в несколько лет пустил на ветер все состояние жены, с которой, впрочем, жил в добром согласии. Вновь наступила нищета. Можно себе представить, какие страшные лишения терпела чета Мируэ, если Жозеф решил завербоваться музыкантом в один из французских полков. Волею случая в 1813 году полковой лекарь обратил внимание на фамилию Мируэ и сообщил о местонахождении музыканта доктору Миноре, которому был многим обязан. Ответ не заставил себя ждать. В 1814 году, накануне капитуляции Парижа, доктор приютил у себя Жозефа Мируэ и его жену, которая вскоре умерла в родах, дав жизнь девочке, нареченной, по настоянию доктора, Урсулой. Музыкант ненамного пережил жену и скончался, сломленный тяготами и лишениями. Перед смертью несчастный поручил свою дочь заботам доктора, ставшего ей крестным отцом, несмотря на свое отвращение к тому, что он называл церковным кривлянием. Для доктора, потерявшего всех своих детей из-за преждевременных или слишком тяжелых родов жены, либо в младенчестве, то была последняя попытка стать отцом. Когда у женщины хрупкой, нервной, слабой первая беременность оканчивается выкидышем, все последующие нередко протекают так же тяжело и имеют такой же печальный исход, как у Урсулы Миноре; никакие заботы и советы ее многоопытного мужа не могли ей помочь. Бедняга не раз упрекал себя за то, что они с женой так упорно стремились иметь детей. Последний их ребенок, зачатый после двухлетнего перерыва, умер в 1792 году; если правы физиологи, утверждающие, что, согласно непостижимым законам природы, ребенок наследует кровь отца и нервную систему матери, то причиной смерти дитяти было нервное истощение госпожи Миноре. Лишенный радостей отцовства — чувства, развитого у него сильнее всех прочих, — доктор искал утешения в благотворительности. Меж тем во время своего супружества, омраченного столь горькими невзгодами, он мечтал именно о дочке, о светловолосой малышке, прекрасном цветке, вносящем в дом радость, — поэтому он с восторгом принял дитя, оставленное ему Жозефом Мируэ, и перенес на сироту всю свою нерастраченную любовь. В течение двух лет доктор, словно Катон, воспитывающий Помпея, входил в самые мелкие подробности жизни Урсулы, не позволяя кормилице ни поднимать, ни укладывать девочку без его помощи; даже кормления проходили в его присутствии. Весь свой опыт, все свои знания доктор отдавал ребенку. Испытав все тревоги, все мучительные переходы от страха к надежде, все труды и радости материнства, он с радостью заметил в дочери белокурой немки и музыканта-француза сочетание крепкого здоровья с глубокой чувствительностью. С блаженством, ведомым лишь матерям, старик следил за тем, как меняются ее светлые волосы, как легкий пушок превращается в шелк, а затем в мягкие локоны, такие нежные на ощупь, если нежно их погладить. Он часто целовал ее голые ножки с розовыми пальчиками, похожими на лепестки, — кожа их была до того тонка, что можно было увидеть, как под ней пульсирует кровь. Он был без ума от малышки. Он часами слушал ее лепет, когда она училась говорить; часами любовался ею, когда она с радостным смехом останавливала на окружающих предметах задумчивый взгляд своих прекрасных голубых глаз, казавшийся предвестьем мысли; вместе с Жорди он пытался разгадать причины того, что другие именуют капризами, — причины самых незначительных поступков девочки, переживавшей ту восхитительную пору, когда ребенок — и цветок, и плод, когда ум его смутен, желания неистовы, а тяга к движению бесконечна. Красота Урсулы и ее кротость внушали доктору такую страстную любовь, что ради своей крестницы он желал бы переменить законы природы: он говаривал старому Жорди, что когда у девочки резались зубки, он сам ощущал мучительную зубную боль. Любовь стариков к детям не знает меры — они не любят, а боготворят. Ради этих крошечных существ они отказываются от своих привычек, ради них решаются вспомнить все забытое. Свою опытность, снисходительность, терпение — сокровища, скопленные в течение долгих трудных лет, — все отдают они юным созданиям, с чьей помощью сами молодеют. Ум у них занимает место инстинкта, а неутомимая их мудрость стоит материнской интуиции. Памятуя о провидческой чуткости матерей, старики заменяют ее состраданием, и с годами все больше потакают своим питомцам. Неторопливость их движений заменяет материнскую нежность. Если мать — рабыня своей любви, то старики, не знающие страстей и бескорыстные в своем чувстве, предаются детям всецело. Наконец, у старых и малых жизнь равно проста. Поэтому дети чаще всего ладят со стариками. Старый капитан, старый кюре и старый врач не могли нарадоваться на ласковую и кокетливую девочку и всегда были готовы приласкать ее в ответ и поиграть с ней. Резвость Урсулы не только не раздражала, но, напротив, пленяла их, и они исполняли все ее желания, не упуская при этом ни одного случая расширить ее познания. Так девочка и росла в окружении стариков, каждый из которых заботился о ней с материнской чуткостью и дальновидностью.
79
Благодаря столь мудрому воспитанию...— В молодые годы Бальзак ратовал за максимальную свободу девичьего воспитания (эти взгляды нашли наиболее полное выражение в «Физиологии брака», 1829); напротив, в начале 1840-х гг. писатель прославляет по преимуществу абсолютную чистоту и невинность девушки, ее полную покорность воспитателям, а затем мужу. Воспитание Урсулы, с точки зрения позднего Бальзака, образцовое; здесь все делается во имя общества, среды. Идеал воспитания свободного, но совершающегося под постоянным материнским надзором, исповедует также Рене де л'Эсторад в «Воспоминаниях двух юных жен».
Однажды — Урсуле в ту пору исполнилось шесть лет — доктор и кюре сидели под окном китайского павильона.
— В какой вере будете вы воспитывать девочку? — спросил аббат Шапрон.
— В вашей, — ответил Миноре.
Подобно Вольмару [80] из «Новой Элоизы», он не счел себя вправе лишать Урсулу преимуществ, даруемых католической религией. Кюре в ответ пожал ему руку.
— Да, кюре, всякий раз, когда она заговорит со мной о Боге, я буду отсылать ее к ее любимому «Сапрону», — сказал Миноре, подражая детскому лепету Урсулы. — Я хочу проверить, является ли религиозное чувство врожденным. Поэтому я не стал ни способствовать, ни препятствовать стремлениям этой юной души, но в сердце своем я уже назвал вас ее духовным отцом.
80
Вольмар— муж главной героини романа Руссо «Юлия, или Новая Элоиза», атеист, который, однако, уважает религиозные убеждения жены.
— Надеюсь, это зачтется вам на небесах, — ответил аббат Шапрон, тихонько поглаживая одной рукой другую, а затем простер обе их вверх, словно творя короткую молитву.
Так, с шести лет сирота Урсула обрела духовного наставника в лице кюре; что же касается Жорди, то он был ее наставником и прежде.
Капитан, преподававший некогда в одной из старинных военных школ, имел вкус к грамматическим штудиям, интересовался различиями европейских языков и исследовал вопросы, связанные с созданием языка универсального. Этот ученый муж, терпеливый, как все старые учителя, почел за счастье выучить Урсулу читать и писать по-французски, а также научить ее счету. В обширной библиотеке доктора нашлись книги, доступные ребенку, поучительные и занимательные разом. Капитан и кюре позволили юному уму Урсулы впитывать знания с той же непринужденностью и свободой, какие доктор предоставлял ее телу. Урсула училась, играя. Религия не позволяла ей задумываться сверх меры. Вверенная божественной власти природы, очищенной тремя осторожными наставниками от всякой скверны, Урсула ставила чувства выше долга и повиновалась более голосу совести, нежели законам общества. Благородство ее чувств и поступков было непроизвольным: рассудок лишь подкреплял сердечный порыв. Она творила добро ради собственного удовольствия, еще не ведая, что его следует творить по обязанности. Таково следствие христианского воспитания. Подобные убеждения, непригодные для мужчин, пристали женщине, доброму гению и совести семьи, тайному источнику прелести домашнего очага, царице дома. Трое стариков действовали сходно. Не отступая перед невинной любознательностью ребенка, они объясняли Урсуле мир и способы его познания, не говоря ничего, кроме правды. Если, рассматривая траву, цветок, звезду, она задумывалась о Боге, преподаватель и врач отвечали, что об этом ей может рассказать только священник. Таким образом, ни один из наставников не вторгался в чужую сферу. Крестный отец заботился о жизненных благах и материальных нуждах, наукам девочка училась у Жорди, о морали, метафизике и божественной премудрости с ней беседовал кюре. В отличие от многих богатых домов, в доме Минора не было неосторожных слуг, способных испортить даже самого умного и воспитанного ребенка. Тетушка Буживаль, получившая на этот счет самые строгие наставления и слишком простодушная и недалекая, чтобы вмешиваться в обучение, не препятствовала троим мудрецам в их трудах. Итак, Урсула, счастливое созданье, росла под опекой трех добрых гениев, чью задачу, впрочем, облегчала природная одаренность девочки. Благодаря мужественной нежности наставников, их серьезности, смягченной улыбками, разумной свободе, которую они предоставляли своей воспитаннице, постоянной заботе о ее душе и теле, Урсула в девять лет была прелестным, идеальным ребенком. К несчастью, вскоре родительская триада распалась. На следующий год капитан Жорди умер, решив самую трудную часть задачи и оставив доктора и кюре трудиться над дальнейшим. На столь хорошо взрыхленной почве цветы взрастают сами собой. Старый дворянин каждый год откладывал по тысяче франков и оставил маленькой Урсуле на память о себе десять тысяч франков. В трогательном завещании он просил свою любимицу тратить те четыреста или пятьсот франков ренты, которые будет приносить ежегодно этот небольшой капитал, только на наряды. Когда мировой судья пришел в дом друга, чтобы наложить печати, то нашел в кабинете, куда Жорди никому не позволял входить, множество старых, наполовину сломанных игрушек, которые бедный капитан благоговейно хранил и которые господину Бонграну, согласно воле покойного, предстояло сжечь. В ту пору Урсула готовилась к первому причастию. Аббат Шапрон целый год занимался с девушкой, чьи ум и сердце, столь развитые, но столь осмотрительно сдерживавшие друг друга, требовали особенной духовной пищи. Это приобщение к высоким материям оставило такой глубокий след в сердце девушки, вступившей в ту пору жизни, когда душа обретает веру, что она сделалась благочестива и склонна к мистике; характер ее был неподвластен обстоятельствам, а сердце презирало невзгоды. Тогда-то и началась между неверующей старостью и набожной юностью подспудная борьба, долгое время скрытая от юного существа, послужившего ее орудием, — борьба, развязка которой ошеломила весь город и навлекла на Урсулу ненависть наследников. Первую половину 1824 года Урсула проводила почти каждое утро в доме священника. Старый доктор разгадал намерение кюре. Священник желал сделать Урсулу неопровержимым доказательством и с ее помощью переубедить безбожника. Девочка любит крестного, как родного отца, думал аббат Шапрон, он поверит ее простодушию, пленится трогательным воздействием религии на душу ребенка, чья любовь походит на те южные деревья, что круглый год усыпаны цветами и плодами, круглый год зелены и благоуханны. Красота жизни убедительнее самого логичного рассуждения. Никто не в силах устоять перед очарованием некоторых образов. Так и доктор, сам не зная отчего, смахнул с глаз слезы, когда увидел, как его возлюбленное дитя отправляется в церковь в белом креповом платье с белыми лентами и в белых атласных башмачках; пышные ее волосы, рассыпавшиеся по плечам, стягивала белая лента с большим бантом, корсаж был обшит рюшем, украшенным атласными лентами, в чистых глазах светилась надежда; взрослая и счастливая, Урсула спешила на свое первое свидание; она еще сильнее любила крестного с тех пор, как душа ее воспарила к Богу. Когда доктор заметил, что мысль о вечности животворит эту душу, до сих пор блуждавшую в потемках младенчества, подобно тому как солнце животворит землю после холодной ночи, то, снова, сам не зная отчего, подосадовал, что остается дома один. Сидя на крыльце, он долго смотрел на калитку, за которой скрылась его крестница, сказав ему на прощанье: «Крестный, отчего ты не идешь со мной? Неужели ты не хочешь разделить со мною мою радость?» Душу старого энциклопедиста раздирали сомнения, но гордость его была еще не сломлена. Тем не менее он пошел навстречу причастникам и различил среди них свою Урсулу, сияющую от восторга под покрывалом. Она бросила на него счастливый взгляд, который разбередил в неприступном уголке его сердца мысль о Боге. Но старый деист твердо стоял на своем; он сказал себе: «Кривлянье! Если даже у мира есть создатель, неужто этому творцу бесконечности есть дело до подобных глупостей!» Он усмехнулся и пошел своим путем; он гулял по холмам вдоль дороги в Гатине, а из города доносился громкий и радостный перезвон колоколов.
Стук костей невыносим для тех, кто не умеет играть в триктрак — одну из самых сложных игр в мире. Чтобы не докучать Урсуле, которая из-за своей чрезвычайной хрупкости и впечатлительности тяготилась и стуком, и непонятными речами игроков, старый Жорди, кюре и доктор брались за кости, только когда девочка уже спала или уходила на прогулку. Однако нередко случалось, что они не успевали закончить партию до ее возвращения; тогда она с неподражаемым изяществом покорно усаживалась у окна с шитьем. Ей был противен триктрак, поначалу кажущийся большинству умных людей столь утомительным и недоступным, что те, кто не сумел преодолеть отвращение и привыкнуть к этой игре с юности, как правило, не способны ей научиться. Меж тем в день своего первого причастия Урсула, вернувшись из церкви домой, достала доску и кости, положила их перед старым доктором, проводившим этот вечер в одиночестве, и спросила:
— Ну, чей ход?
— Урсула, — отвечал доктор, — разве не грешно тебе смеяться над крестным в день первого причастия?
— Я вовсе не смеюсь, — сказал девочка, усаживаясь за стол, — вы всегда стараетесь доставить мне удовольствие, и мой долг — отвечать вам тем же. Когда господин Шапрон бывал мной доволен, он учил меня играть в триктрак, и дал мне столько уроков, что я могу вас обыграть... Теперь я уже не буду мешать вам. Чтобы не лишать вас радости, я одолела все трудности, и звук триктрака начал мне нравиться.