Усадьба с приданым
Шрифт:
Деньги у Анечки, между прочим, приличную сумму, особенно для студентов, вытащили из сумки между третьей и четвёртой парой.
Анечка умывалась слезами, просила прощения и, кажется, готовилась совершить самоубийство, дабы спасти хотя бы честь, все остальные хмурились – было жалко и денег, и несостоявшегося знакомства. Сама Маша изнывала от сочувствия, да и жаба душила: на пьянку идти она не собиралась, но взнос послушно оплатила. А Ирка обозвала всех скопом кретинами, Анечку персонально коровой и в одиночку профинансировала шикарный банкет.
«Спасибо!» – ей,
А потом Маша застала её ревущей в туалете, согласилась, что некачественная тушь, от которой глаза слезятся – это кошмар; кругом козлы, выдающие навоз, сляпанный на Малой Арнаутской за французский эксклюзив и пригласила рыжую в зоопарк смотреть на жирафёнка, у которого во-от такие ресницы без всякой туши.
Видимо, жирафёнок Ирку добил. И дружба, робко зародившаяся в вонючем институтском сортире, моментально окрепнув, стала непоколебимой, как крепостная стена.
– Помнишь Анечку Молох?
Маша опять обняла подругу за плечи, заботливо убрав с мокрой щеки прядку.
– И чего? – не слишком дружелюбно шмыгнула носом Ирка.
– Да ничего, просто в голову пришло.
– Утешить меня хотела? – огрызнулась подруга, сердито размазывая по щекам грязь. – Между прочим, я тогда узнала, кто у неё деньги спёр. И папе настучала. Ну тот и велел своим мальчикам научить урода жизни, чтоб на чужое не зарился. Вот такая я крутая, папиными бабками расплатилась, папиной охраной попользовалась, никому ничего не сказала. Просто пионер-герой!
– И кто спёр?
– Да какая теперь-то разница!
– Только не говори, что Павел, – опять усмехнулась Маша. – Но, собственно, сейчас на самом деле разницы никакой. А как узнала?
– Да у бабульки-уборщицы спросила, кто в кабинет заходил. Тогда же все в столовую попёрлись, за пирожками. Помнишь, пирожки привозили какие-то там расчудесные? Всё по ним тащились, будто они с коноплёй!
– Помню, – элегически протянула Мария, – пирожки с яблочным повидлом. Жаренные. Я могла зараз штук…
– Эй, что с тобой? – Ирка, сопнув, ткнула подругу локтём в бок. – От сладких воспоминаний столбняк схватила?
Маша в ответ лишь нетерпеливо мотнула головой: ну, конечно! Это же так просто! Бабуля-уборщица, которая видела, кто в кабинет заходил – и всё, никакой тебе загадки, сплошные отгадки.
– Ирка, я тебя люблю! – завопила Мария Архиповна, рьяно пытаясь расцеловать активно отбивающуюся подругу.
– Уйди, корова! – ничуть не тише заверезжала рыжая. – Фу! Я тоже тебя люблю, дура ненормальная.
***
Лом надежд не оправдал, да ещё чуть не прибил Ирку, крутившуюся вокруг Маши и сыплющую ценными, и совершенно бессмысленными советами: железка вывернулась из потных ладоней и пролетела в каких-то сантиметрах от подругиного плеча. Правда, польза от этого тоже получилась, рыжая угомонилась и теперь предпочитала давать советы издалека, от стеночки.
Только вот упорства и уверенности,
Маша отчаянно долбанула ломом по доскам, отколов длинную щепку. С той стороны, то есть снаружи, тихо, но явственно поскребли, будто когтями проехались по дереву. Мария замерла, сгорбившись, держа лом наперевес.
– Чего там, Маш? – спросила явно ничего не слышавшая Ирка.
– Скребуться, – придушенным шёпотом ответила Мельге. – Снаружи кто-то поскрёбся. Только что.
– Кто?! – таким же шёпотом крикнула Ирка и зажала себе рот обеими ладонями, снова выпучив глаза.
Откровенно говоря, Марии Архиповне тоже стало страшно так, что лопатки заледенели. Страшно, а ещё противно за собственный испуг и даже смешно. Потому как в голову полезли мысли не о том, кто их сюда засунул, а о восставших мертвецах, оборотнях и прочих упырях. В их ситуации только вампиров бояться, вот точно!
Маша сглотнула совершенно сухим горлом. Подняла руку и тихонько постучала костяшками по доскам.
– Не на-до! – совсем уж едва слышно прохрипела Ирка.
Мария мотнула головой, вслушиваясь в тишину, и уже почти уверилась, что ей примерещилось, никто пол не царапал, как тут, после немалой паузы, снова заскреблись, только звук немного изменился, будто когтями провели не по дереву, а по железу. И словно бы кто-то засопел сердито.
Упырь? Крыса? Ёж?
– Арей? – не слишком уверенно позвала Маша.
Над головой протяжно и очень громко, с эдаким надрывом, как по покойнику, завыло. Ирка завизжала, зачем-то ладонями зажимая собственные уши, хотя это Мельге было в пору свои затыкать.
– Это Арей, – заорала Мария, пытаясь перекричать разразившуюся какофонию и от нетерпения подпрыгивая на угрожающе трясущемся ящике. – Собака. То есть он никакой не собака, а самый настоящий Зверь и альфа-самец! Порода такая, они не лают, а воют. Арей, Ареюшка, мальчик мой, я тут! Ирка, да замолчи ты, наконец!
Вой с той стороны досок поддал, набирая сил и оборотов. Подруга, хоть это казалось невероятным, тоже поднажала, её визг начал стремительно скатываться – или подниматься? – к ультразвуку.
– Тихо! – завопила Маша, сама себя не слыша.
Крышка, наконец, дрогнула, обдав госпожу Мельге настоящим ливнем трухи с мусором, и исчезла, а в тёмном квадрате появилась красная от натуги физиономия Саши.
– Манька! – выдохнул дрессировщик.
Машу рвануло вверх, будто подъёмным краном, она только и успела, что в воздухе ногами дрыгнуть, и тут же облапило, стиснуло так, что под рёбрами пискнуло беспомощно, заставило втиснуться во что-то мягкое и твёрдое одновременно, пахнущее нагретой солнцем тканью, чуть-чуть туалетной водой и мужчиной. Между прочим, не абы каким мужчиной, а любимым, своим.