Ущелье Батырлар-джол (журн. вариант)
Шрифт:
— Постой, а сотрудники станции? Неужели они тебе не смогут помочь? спросил Борис.
Павел поморщился.
— Нет, это исключается, — сказал он голосом, не допускающим дальнейших расспросов. — Есть там одна девушка, она, может быть, с нами пойдет… Но этого недостаточно.
Борис молчал, обдумывая неожиданное предложение. Что-то в этом предложении было таким заманчивым, что ему не хотелось сразу отказываться; его привлекала не столько деловая сторона этого похода, сколько романтика путешествия в неизведанные места, борьба с предстоящими трудностями, преодоление препятствий,
Павел продолжал смотреть ему прямо в лицо.
— Ну? — спросил он наконец, не сдерживая нетерпения.
— Эх, была не была! — сказал Борис, поднимаясь со своего табурета. — В общем, это направление мне по дороге… Только смотри — не больше недели.
2.
Ветер дул с востока — сухой, горячий, не приносящий облегчения от палящего зноя. В окно лаборатории было видно, как он треплет зелень посевов, ровными рядами идущую по направлению к подножиям гор. Дальше тянулся пейзаж, похожий на этюд, написанный в широкой, свободной манере: бугры сыртов однотонно бурого цвета, за ними — зеленая полоса кустарников на предгорьях, уходящая длинными языками в ущелье, еще дальше — красно-бурые громады скал и над ними — бледноголубые остроконечные снеговые вершины, сияющие под раскаленным солнцем.
— Как дела? — спросил Петренко, не поднимая головы от микроскопа.
Женя пожала плечами, задумчиво разглядывая знакомый пейзаж за окном.
— Все то же, — ответила она помолчав.
— Как последний анализ?
— Те же двенадцать и две десятых процента. Никак не повышается… Неужели вы верите, что когда-нибудь повысится? Вот уж год как я у вас работаю и не вижу никакого результата ваших усилий.
Петренко молчал. Женя отошла от окна, остановилась у зеркала, висящего над раковиной. Стекло отразило дочерна загорелое лицо с большими темными глазами, ровные дуги бровей, пушистые волосы, падающие кольцами на плечи.
Она медленно накрутила темный локон на палец, серьезно разглядывая свое отражение в зеркале, и вздрогнула, услышав запоздалую реплику своего собеседника:
— Одна десятая процента в каждом корне помноженная на общее количество растений на всех наших плантациях — это сотни дополнительных тонн каучука.
— И вы полагаете, что вашим методом вы все-таки добьетесь повышения хотя бы на одну десятую процента?
Петренко поднял наконец голову от микроскопа.
— Больше того, — сказал он спокойно. — Я уверен в этом. И не на одну десятую, а на пять-десять процентов.
— И все тем же способом?
Петренко пожал плечами.
— Пока не исчерпаем все его возможности, я не оставлю этого способа. Растение накапливает каучук в результате присущих ему наследственных свойств при соответствующих внешних условиях. Мы изменяем эти наследственные свойства в желательном для нас направлении. А внешние условия подбираем такие, чтобы накопление каучука шло наиболее интенсивно.
— Вы имеете в виду ваши удобрительные смеси?
— Да, то, что я вношу в почву — комбинации
Женя сморщила лицо.
— И так всю жизнь?
Петренко посмотрел на нее вопросительно. Но она ничего не добавила к своему вопросу, и он ответил, слегка нахмурив брови:
— Если понадобится, то и всю жизнь. А для чего же наша жизнь, как не для этого?
— Неужели только для этого? — сказала Женя жалобным голосом.
— Для того, чтобы чувствовать, знать, что в результате твоей работы природа стала иной, лучшей, более послушной и полезной для человека. Вот для чего! — И Петренко опять уткнулся в микроскоп.
Женя в раздумье прошлась взад и вперед по лаборатории и остановилась у стола, на котором были аккуратно разложены сухие куски кок-сагыза с этикетками.
— Вот никогда не думала, что ученые такие, — сказала она, взяв в руки одно растение, машинально отламывая мелкие корешки и разглядывая тонкие нити каучука, появляющиеся в месте излома.
— Какие? — отозвался Петренко.
— Скучные…
Петренко промолчал.
— Я-то думала, — продолжала она, — что у вас — подвижничество, борьба с трудностями, экспедиции в опасные места, поиски новых растений где-нибудь на недоступных высотах…
— …С доставкой на самолетах реактивного действия… — в тон ей продолжал Петренко.
На смуглых щеках девушки выступил румянец.
— Смейтесь, смейтесь, — сказала она обиженным голосом. — Смеется тот, кто смеется последним.
Голос ее задрожал. Петренко вскочил со своего места.
— Извините, ради бога, если я вас обидел, — сказал он мягко, подходя к ней сзади и осторожно касаясь ее руки.
Женя сердито отстранила его руку, продолжая безжалостно ломать корешки кок-сагыза. Петренко посмотрел на ее спину, загорелые плечи, волосы, отливающие бронзой. Лицо его приняло беспомощное выражение. Он кашлянул, собираясь что-то сказать, но девушка его предупредила.
— Скажите. Григорий Степанович, за что вы не любите Павла? — спросила она не оборачиваясь. Румянец показался у нее на нежной мочке уха и медленно переходил на шею.
— Павла? — удивился Петренко. — Да откуда вы взяли?
— Я же не слепая, — сказала Женя сердито. — И вы и Анатолий Петрович так относитесь к его работе, как будто он занимается каким-то баловством. А может быть, он сумеет сразу получить то, на что вы бесплодно тратите целые годы.
— То есть найти в природе новые виды каучуконосов, более перспективные для культуры, чем кок-сагыз? — спросил Петренко серьезно.
— Да.
— Что же, как говорится, дай ему бог, — пожал плечами Петренко. — Только…
— Что "только"?
— Признаюсь, я лично не питаю больших надежд на эти кустарные поиски. Нужно привлекать местных жителей, знающих растения и их свойства, посылать хорошо оснащенные экспедиции. А так, по-моему, работа по окультивированию кок-сагыза несравненно более перспективна, чем романтические скитания в одиночку по горам.
— Но почему? Что дает вам право так относиться к его работе?