Усё
Шрифт:
– Смотри же.
Дорогу переползают две жирные гусеницы. Они ползут, не спеша, выгибая желтые спины, друг за другом. Влюбленная парочка, муж и жена, отец и сын, просто попутчики. Навстречу мамаша толкает коляску. Позади нее приближается мальчик на самокате. Крис преграждает всем путь. Она стоит посреди дороги, как гора, защищая гусениц от невзгод и небытия. Прохожие обходят ее, велосипеды, коляски, самокаты и лошади перетекают вправо и влево. Крис передвигает ноги вслед за перемещением гусениц, а я придерживаю ее за локоть.
– Не торопитесь, – покровительственно повторяет она. – Не торопитесь.
Гусеницы
С органами моих чувств происходит что-то необыкновенное. Шум города стихает, а вместо него я слышу монотонный гул, поднимающийся от земли. Прислушиваясь, я могу различить жужжание разной октавы и трудолюбивое шуршание, сосредотачиваясь на котором я могу отследить его медленное, плавное движение. В траве, которая теперь кажется несоразмерно высокой, что-то вспыхивает, ослепляя меня. У меня развивается поразительная дальнозоркость. Я с каким-то болезненным любопытством впервые за долгие годы вспоминаю о существовании параллельного мира насекомых. Теперь и я замечаю их всюду. Мир полон целеустремленных гусениц, чудесных бабочек и беспомощных жуков.
Новое
Шестого июня 2014 года Крис получила новый паспорт с новым именем. Два счастливчика, я и она, сидят за столом на расхлябанных табуретках. У Крис новый паспорт, у меня новое, купленное в ипотеку жилье. Мы пьем вино. Крис вместе с новым паспортом после звонка Темы гостит у меня вторую неделю.
Мое новое жилье не очень-то и новое. Здесь только один новый предмет – это паспорт Крис. Дворники вынесли советскую «стенку», продавленный диван, кресло, кухню, трельяж, словом, все. На линолеуме в том месте, где стояли плита и мойка, два липких прямоугольника застарелой грязи. На белой плитке несколько советских переводных картинок: снеговик, женское лицо в овале, омытое временем, золотая рыбка, олимпийский мишка и красная Феррари. Подобно археологу, я пытаюсь увязать этот визуальный ряд в осмысленную историю. Миф развернут на стене, но смыслы послания зашифрованы и пока непостижимы.
Должен сказать, я с радостью согласился приютить Крис. Она в Москве недавно и еще не освоилась. Сделал я это не столько по доброте душевной, сколько из страха, что Рита, узнав, что я теперь при квартире, не дай бог решит у меня перекантоваться или что-нибудь похуже, никогда не знаешь, какие странные идеи могут возникнуть в ее хорошенькой головке. Мне подумалось, что наличие в квартире другой женщины должно немного остудить ее энтузиазм. Как я уже упомянул вскользь, в тот момент с тем парнем, к которому Рита ушла от меня, у нее разладилось, и я испугался. Глупо, конечно. Согласен, глупо. Еще глупее выдавать Крис за свою девушку. Но я ужасно не люблю всех этих выяснений с объяснениями.
В юности и позже у меня всегда была подруга, я прожил с Ритой трудных три года, и только к сорока отчетливо понял,
Короче, я рад, что остался один. Мне никто не нужен. По крайней мере сейчас я так чувствую. Мой сексуальный аппетит всегда был умеренным, а с годами, кажется, я сделался еще более сдержан.
К слову сказать, признаться себе и другим в потребности быть одному, почти как совершить каминг-аут. Боюсь, однажды эту повесть запретят за пропаганду одиночества.
Крис с ее гипертрофированной чувствительностью сразу поняла, что я за тип, и мы поладили довольно быстро. В отличие от других женщин, внушающих мне суеверные и противоречивые чувства, к Крис я почувствовал доверие. Я даже подумал, вот женщина, перед которой я стою открыто, перед которой не трепещу.
В свободное от поиска работы время она самоотверженно помогает мне с ремонтом.
Ремонт – это обнажение сути вещей через натиск и боль. Со стен мы сдираем кожу. Освежеванная комната напоминает о том, о чем хочется поскорее забыть. Под ноги то и дело выпрыгивают паркетины. Мы спотыкаемся о них, невольно пинаем эти деревянные костяшки пола. Мы ходим по останкам динозавров.
Первое, что я делаю, это стелю в кухне новый линолеум. Он создаст иллюзию деревянной доски. Линолеум – иллюзионист. От него остается картонная труба. Я дарю ее соседу. Он обернет ее ковролином, прибьет к стене, его полосатый кот будет взбираться по трубе, как по дереву.
Потом я покупаю электрическую плиту, в Икее – белую тумбу с алюминиевой мойкой. Я не могу оторвать взгляд от алюминия. Как богато. Так завещал Чернышевский. Мои руки отражаются в алюминии. Я нарцисс нового века.
Двухкомнатная квартира расположена недалеко от Серебряного бора, на предпоследнем восьмом этаже. Здесь много блаженного света, радужных искр, испускаемых чешским хрусталиком, на леске подвязанном Кристиной к карнизу, сияния и того светлого, щемящего чувства грядущего обновления. Я чувствую, как во мне зреет новое для меня ощущение стабильности, обретения гавани, покоя. И предвкушаю то ближайшее грядущее, когда, закончив ремонт и обустроившись на новом месте, я, может быть, отважусь на что-то более значимое и серьезное, чем короткие рассказы, которые я писал до этого, и, может быть, начну, наконец, повесть или даже роман.
– Зря я тебя бросила, поторопилась.
– Зачем ты так говоришь. Миша – отличный парень.
– Сержи, давай я сделаю тебе дизайн-проект. Сколько ты мне сможешь заплатить? Нельзя делать ремонт вот так и покупать всякое гэ.
Тысячу раз я просил ее не называть меня Сержи, но без толку. Но раз я Сержи, она будет на этих страницах Марго.
– Это не гэ. Это хороший кухонный ансамбль. Я купил его в Икее.
– Тут нужна женская рука. Вкус. Как насчет стиля джапанди?