Усё
Шрифт:
Крис выглядит счастливой. Она любит свою работу, у нее, как я заметил, все получается. Утром она свистит соловьем, ей названивают из типографий, редакций и корпораций, она разговаривает на профессиональном жаргоне, я мало что понимаю из ее объяснений. У нее вдохновенный вид, озаренное идеями лицо, отрешенность творца. Она креативит, верстает, рендерит. Кутиков утверждает дизайн, вносит правки, иногда просит «поиграть шрифтами». Иногда они играют шрифтами вместе. У меня разыгрывается воображение, но скоро я узнаю, что «играть шрифтами» выражение для дизайнера оскорбительное,
– Сколькими шрифтами играют обычно? – мне любопытно.
– Ой…
В субботу Крис возвращается с работы в восемь в особенно приподнятом настроении. Она напевает. «А у тебя спи-ид, и значит мы умре-ем…» Какой-то большой каталог «ушел в печать». А у меня настроение паршивое. Звонила Марго. Я как раз варил нам с Крис борщ.
– Сержи, ты дома? Я везу тебе подарок!
– Какой еще подарок? – напрягся я. – Мне ничего не надо. Нет, я не дома.
– Это обалденный письменный стол. Из граба. Как будто создан для писателя. Я его купила почти даром.
– Могу себе представить это «почти даром».
Я почувствовал, как во мне закипает бессильный гнев. Меньше всего мне хотелось, чтобы она вмешивалась в мои домашние дела.
– Оставь, пожалуйста, его себе. Мне не нужен стол. Мне некуда его ставить!
– Чего ты так испугался? Это подарок к новоселью. Могу я сделать подарок другу?
– Нет!
Она замолчала, зарыдала и отключилась.
Трудно предугадать тот момент, когда она зарыдает. Эта ее склонность ни с того ни с сего отдаться душераздирающему, надрывному плачу первое время после нашего знакомства пугала и смущала меня. Через два года я к этому привык. К счастью, она быстро успокаивается и ведет себя, как ни в чем не бывало.
Но я расстроил ее, настроение у меня сделалось паршивое, и в результате охватившего меня раздражения на нее и себя борщ получился слишком густым, соленым, мрачным, как окрашенная в закат промзона. Я упал духом.
А у Крис есть блендер, она привезла его с собой в Москву.
– Сейчас в моде супы-пюре, – говорит она утешительным тоном. И женственно завязывает волосы в хвост.
Пара минут. Два нажатия кнопки. Вжжжжи-ижь! Вжжжжи-ижь! Крис склоняется над кастрюлей, завороженная процессом изменения плотности борща. Свекольный цвет пюре вызывает у Крис бурный восторг.
– Вау! – говорит она. – Ребрендинг борща.
Мы садимся за стол, пьем водку из рюмок, а борщ-пюре налит в хрустальные советские фужеры прежней хозяйки дома. В фужерах и рюмках радость разной плотности. Крис строит планы на будущее. Щи-пюре. Рассольник-пюре. Щавелевый смузи.
В понедельник она приехала с работы на такси в двенадцать. Во вторник проснувшись среди ночи, я застал ее сидящей за ноутом на кухне.
В среду она возвращается в час. Старается не шуметь. Старые межкомнатные двери сняли, а новые еще не поставили, они стоят прислоненные к стене большой комнаты. Крис не включает свет, чтобы не разбудить меня. В темноте натыкается на все подряд. Сопит. Воздух вибрирует желанием поговорить. Я натягиваю штаны, выхожу из своей спальни.
– Я тебя разбудила? Прости, прости…
Вечно этот ее виноватый вид. Будто она всем мешает.
– Не, норм. Как дела?
– Супер! Новиков похвалил работу нашего отдела!
– Поздравляю.
От
Есть она не хочет. Кутиков покормил ее роллами с авокадо. А интонация! Он! Ее! Роллы!!!
– Какая щедрость, – замечаю я.
Она улавливает в голосе усмешку.
– Да ладно тебе.
За окном ночь. Тишина. Дым подбирается к звездам.
– Устала?
– Не. Выпила пару энергетиков.
Закуривает снова.
Двадцать блоков Голуаза осталось от старушки. И еще рыбные лососевые консервы. Мы курим ее сигареты, но консервы не едим. Они на исходе срока годности. Мы выбросили мебель, но выбросить еду не позволяет ген побывавших в голодоморе предков. Мы ждем, когда рыба стухнет, банки вздуются и взорвутся. Мы живем на минном консервном поле. Приговоренный имеет право на сигарету. Я представляю новостные заголовки:
Рыбные консервы убили двух человек.
В жилом доме на улице Новикова-Прибоя взорвался лосось.
– Выпить есть? – смущенно спрашивает Крис.
– Вино будешь?
Открываю чилийское. В Билле была акция, один плюс один, я купил четыре. Я видел в Билле рыбьи головы. Головы семги лежали на прилавке рыбного отдела на белых подносах упакованные в пленку. Женщина взяла одну голову и положила в красную корзину на банку горошка. Я стоял за ней в кассу. По черной ленте реки плыли бутылки вина и голова семги.
– Я ему все рассказала, – говорит Крис, сделав глоток.
– Кому?
– Ему.
– Зачем?!
– Не знаю. Мы так хорошо общаемся. Мне казалось, он догадывается.
– И что? Догадывался?
– Нет.
Лицо такое виноватое и одновременно лукавое, не сказать – озорное. Такая привлекательная гремучая смесь.
Я качаю головой. На сердце делается неспокойно.
– Он нормально воспринял.
– Нормально?
– Да. Мне теперь легче.
Ох уж эта ее искренность. Сам я не склонен доверять людям. Доверчивость Крис внушает мне опасения, но я молчу. Повезло, наверное, думаю я, стараюсь так думать, нормальный попался. Она теперь зовет его про себя Кутя.
– Ты там не влюбилась часом? – спрашиваю отечески строгим тоном.
– Не-е-е. Просто хороший мужик. Он мне нравится. Столько для меня сделал.
– Столько?! Сколько?! На работу тебя взял?
– Да, – кивает, – и относится хорошо.
Я тоже в некотором смысле начальник, возглавляю отдел продаж. Но с подчиненными, их правда немного, я сдержан и строг. Вести с ними откровенные беседы мне не приходило в голову. Возможно, у нас не слишком дружный коллектив. Однажды сверху на нас спустили тимбилдинг, чтобы мы работали дружнее и лучше. Я превратился в личность непригодную для тимбилдинга еще в автобусе по пути в подмосковный пансионат «Сказка», где нас ждала насыщенная программа с творческими конкурсами и эстафетами. Приговорив бутылку портвейна, я плюнул в глаз каждому, пытаясь произнести слово «эстафета». В первый же вечер, последовав моему примеру, народ наклюкался и разбрелся по лесу. Тем не менее, хоть и ненадолго, но результат тимбилдинга был достигнут. Коллектив сплотился через совместное распитие крепких напитков, блуд и поиски пропавших, которые я в отчете назвал квестами.