Ушастыи? призрак
Шрифт:
Вылезая на берег, мы пыхтели, как два водоплавающих ежа — берег был плотно засыпан мелкими камнями с острыми, режущими сколами. На одном из плоских валунов с задумчивым видом сидела редкая серая жаба и даже морду не повернула, когда, сначала Маэва, потом я на четырех костях выползали на берег.
Земноводное словно знало, что занесено в красную книгу и у нее над головой горит невидимая надпись: "Гринпис предупреждает..."
Я скатала джинсы в рулон и старательно потопталась на них ногами, выгоняя воду. Маэва добыла из нагрудного кармана огниво и высекла сноп искр прямо на камни.
Батюшка, Яр-Огонь!
Всеми ты князьями — Князь,
Всеми ты Огнями — Огонь!
Будь ты кроток, будь ты милостив,
Дозволь согреться да обсушиться. Лишнего не возьмем и сами скупы не будем.
Я торопливо схватила штаны и сунула, практически, в огонь. Рыжие языки лизали меня, от мокрой ткани шел пар, остро пахло илом и сырой травой. Горячо не было.
Чернокосая медитативно, с чувством, с толком, с расстановкой бросала в огонь кусочки белого хлеба, а под конец — мелкие медные монеты — ровно три штуки. С последней огонь погас, оставив на камнях черное пятно копоти, а у меня в руках почти сухие джинсы.
— Смотрю я на небо, смотрю и гадаю, — тихонько пропела Маэва.
— Чиму я не сокол, чиму не летаю, — подхватила я. — Ну что, кто последний за премией Дарвина?
— Не хипеши, мелкая. Рожденный ползать — везде пролезет.
— Готова умереть, чтобы доказать этот сомнительный научный тезис?
— Ну, ты же меня воскресишь.
Я промолчала, не зная, как реагировать на эту странную и двусмысленную шутку. Зато жаба, смерив нас подозрительным взглядом, ожила, шустро подползла к воде и нырнула. Надо думать, подальше от греха.
...Я лежала на животе, прижимаясь к скале и изо всех сил гнала от себя мысли "о белой обезьяне", вместо этого сосредоточилась на движении и четком распределении веса между правой и левой рукой, правой и левой ногой, с силой загоняя пальцы в выемки, величиной со спичечный коробок. Представляю "острые ощущения" от стертых подушек и содранной кожи на костяшках пальцев. Маэва ползла следом. Категория сложности была примерно — на троечку... Если со страховкой.
На последних метрах на меня снизошло олимпийское спокойствие, словно миндальное тело, бьющееся в припадке, вдруг остановилось и сказало себе: "Баста! У этой тетки нет мозгов, а, значит, меня тоже нет..." Я нащупывала выемки, проверяла, переносила вес тела и даже тихонько напевала под нос, чувствуя не опустошение и усталость, а, наоборот, странный подъем.
Похоже, шум водопада вогнал меня в странный транс. Когда скала закончилась, я все еще пребывала в состоянии: "Все зашибись, всех люблю".
Снова мокрая, словно и не сушилась, безразличная ко всему, как Будда, я допрыгала по камням до воды — после спуска это казалось вообще не задачей, и всмотрелась в хрустальную воду. В небольшой заводи мельтешили крохотные рыбки. По камню карабкалась улитка — я улыбнулась ей, как сестре по карме и некоторое время всерьез думала, может, подсадить? Но потом решила не выпендриваться. Может быть эта улитка — Алекс Хоннольд среди моллюсков и получает удовольствие от восхождения.
— Смотри! Да смотри же ты, балда! — тычок Маэвы, боги знают, какой по счету,
Я перевела взгляд вниз и увидела, что чернокосая тычет мне в руки... подковой. Обыкновенной старой и ржавой лошадиной подковой.
— Рани, это же находка века!
— Я думала, мы с тобой алтарь найдем.
Маэва, слишком возбужденная, чтобы рассуждать здраво, вскинула палец вверх:
— Алтарь — не пятисотка в общежитии. Найдется. А вот как сюда могла попасть ЛОШАДЬ? Если не принимать в расчет идею телепорта...
ГЛАВА 21
Черандак привычно прятался в полутьме огромного зала и смотрел во все глаза — там, в единственном углу, который просто купался в жестком свете огромных ламп, стояли скромные синие кресла. И творилось нечто... Интересно, хоть кто-нибудь из присутствующих, понимал, что происходит? Кто-нибудь, кроме него?
Софья Павловна сидела справа, небрежно и не совсем культурно закинув ногу на ногу. Но длина юбки позволяла такие вольности. Левое кресло занимал мужчина, по меркам черандака, уже пожилой, за пятьдесят. Но подтянутый, чисто выбритый и с такими сверкающими зубами, что в его родословной можно было заподозрить акул.
Весь остальной персонал "студии" (что за штука?) толпился в темноте, крутил здоровенные дуры на стойках и тихо, почти про себя ругался, пиная огромный, небрежно скатанный рулон зеленого полотна, который валялся прямо на полу.
Когда Софья Павловна ринулась навстречу иностранцу, подобно бесстрашной канонерке, наскочившей на флагмана вражеского флота, он шагнул вперед, готовый защищать... Но это не понадобилось. Какой-то, видимо, грозный мандат у нее в руках успокоил охрану. А иностранец нехорошо улыбнулся — черандак аж поежился от этой холодной, жесткой улыбки и — кивнул. Как оказалось потом — согласился на эксклюзивное интервью.
Дух раз пять повторил эти два слова про себя, но ничего не понял. Зато остальная Сонина команда отлично поняла и очень обрадовалась. И все двадцать минут, пока машина пробивалась вперед, лавируя в плотном потоке, Софья Павловна возбужденно говорила с коробочкой, требуя "студию и оборудование для выхода в прямой эфир в дневном выпуске..." И "оператора, желательно, Олега, но можно и Диму. Только не Сашу."
Молодые парни, водитель и еще один, который всюду бегал за Софьей Павловной, уложив на плечо кинокамеру, косились на него поначалу настороженно. Ветерок донес обрывок тихого разговора:
— Что за пряник? Любовник, что ли? Сонька мужу изменяет?..
— Да не, видел же, он ее по имени-отчеству зовет. Телохранитель, сто пудов!
— Вот бред! Зачем Соньке-то?
— Так она же теперь жена политика.
— Дела... Так может, нам с ней тоже на "вы" и по отчеству?
"Не помешало бы, — про себя подумал дух, — Надо же, посторонняя женщина, мужняя жена им "Сонька". Как прислуга в трактире!"
Но его мнения никто не спрашивал и он оставил его при себе. Главное, что его присутствие при Софье Павловне объяснилось. И когда вся толпа, гомоня между собой, ввалилась в небольшой особнячок в глубине двора, никто и не подумал его останавливать.