Ушли клоуны, пришли слезы…

Зиммель Йоханнес Марио

— Пока ничего не нашли, Петер Ульрих. Семнадцать минут до нуля! Где вы находитесь?

— На автостраде. Примерно в двадцати километрах от эльбских мостов.

— Благодарю, Петер Ульрих. Вы едете прямо к временному штабу оперативной группы, к господину Сондерсену. Поняли?

— Я с первого раза понял, Цезарь Виктор. Конец.

— А если действительно найдут бомбу? — спросил Барски. — Что тогда?

— Смотря по ситуации, — ответил водитель. — Сколько осталось времени? Какого типа бомба? Но в любом случае эту штуковину помещают в

толстостенный стальной кожух, чтобы при взрыве она не наделала особого вреда. Если удастся, бомбу вывозят из здания на специальный полигон для взрыва. Если, конечно, вы уверены, что времени у вас хватит. Обычно бомбу обезвреживают все-таки в помещении.

День ясный, солнечный. Мимо пролетают поля, луга, перелески.

Снова в эфире появился Цезарь Виктор и сообщил, что бомба пока не найдена. Девять минут до нуля!

— Вот проклятье! — выругался водитель.

— Каким образом Сондерсен оказался в Гамбурге? — спросила Норма. — Ведь он задержался по делам в Ницце.

— Не знаю. Нам велели отвезти вас в его оперативный штаб — сами слышали! Сейчас он там — вот и все, что я знаю.

— Там вы, по крайней мере, будете в полной безопасности, — сказал его напарник.

Норма перевела взгляд на Барски.

— О чем вы сейчас подумали?

— О том, что полная безопасность — величайшая иллюзия из всех существующих, — ответил он, положив свою руку на ее.

Прошло еще несколько минут. И снова послышался хриплый голос:

— Петер Ульрих! Петер Ульрих! Здесь Цезарь Виктор.

— Петер Ульрих на связи. Какие новости, Цезарь Виктор?

— У нас сообщение для вас. Где фрау Десмонд и господин доктор Барски?

— Здесь, в моей машине.

— А фрау доктор Гордон?

— В следующей. Доктор Каплан в «вольво» доктора Барски.

— О’кей. Пусть ваши коллеги доставят фрау Гордон в институт и остаются при ней. Вы немедленно отвезете фрау Десмонд и господина Барски в похоронное бюро Ойгена Гесса на Уленхорстервег. Просигнальте доктору Каплану, чтобы следовал за вами!

— В похоронное бюро? На Уленхорстервег? Что еще за шуточки?

— Нам не до шуток! Это приказ господина Сондерсена. Поезжайте, да поскорее!

— Но почему туда?

— Не моего ума дело. Господин Гесс позвонил в оперативный штаб и что-то сообщил господину Сондерсену. От него мы и получили приказ. Ваши коллеги слышат меня? Людвиг Тео? Слышите?

— Каждое слово, Цезарь Виктор. Мы сворачиваем в сторону института.

— О’кей. Людвиг Тео! Подождите… подождите… я скоро опять свяжусь с вами… — голос умолк. Из наушников доносился только треск. И вскоре Цезарь Виктор снова появился в эфире. — Говорит Цезарь Виктор! Всем! Всем! Только что стало известно: бомба найдена. Повторяю: бомбу нашли. Минеры пытаются обезвредить ее прямо в здании.

— Выходит, они это всерьез… — задумчиво проговорил водитель.

— Повторяю: Людвиг Тео — в институт. А Петер Ульрих — немедленно в похоронное бюро на Уленхорстервег. Конец.

38

Уленхорстервег,

заведение господина Гесса. Здесь уже стояли три машины сотрудников Сондерсена. Первый «мерседес» и «вольво» Барски остановились вплотную за ними.

Норма, Каплан и Барски вошли в траурный зал. Рядом с гробом на черном пьедестале, рядом с двумя массивными высокими канделябрами с толстыми свечами стояли двое служащих в черных костюмах. В помещении прохладно. Из скрытых динамиков слышится приглушенная музыка: Шопен. Когда я была здесь в последний раз? — подумала Норма. Снова круг, и он пройден…

К ним подошел молодой человек в черном костюме, белой рубашке и черном галстуке, проводил всех троих в кабинет Ойгена Гесса. Им навстречу вышел пожилой мужчина. Норма увидела, что помимо него в кабинете, вся обстановка которого была выдержана в черных тонах, присутствуют ее издатель, семидесятидвухлетний Хубертус Штайн, Карл Сондерсен и Алвин Вестен. Норма познакомила Барски с высоким стройным издателем. Штайн был явно потрясен. Прежде чем протянуть руку Сондерсену, Норма обняла Вестена.

— Повезло, — сказал тот, когда все сели. — Бомбу нашла собака — в бумажном складе под столом, в портфеле. Взорвись она, издательство и типография взлетели бы на воздух. Да и соседние дома могли пострадать. Чрезвычайно мощный заряд…

— Когда вы вернулись из Ниццы, господин Сондерсен? — спросила Норма.

— Два часа назад. Вообще-то у меня там было еще много дел с Сасаки и Полис жюдисьер. Но меня мучила мысль, от которой я никак не мог отделаться. Я извинился перед комиссаром Колленом и прилетел сюда на нашем полицейском самолетике. Дурные мысли и предчувствия меня никогда не обманывают. И когда господин Гесс попросил меня приехать сюда немедленно, я ничуть не удивился.

Глаза у Сондерсена воспаленные. Норма вспомнила, что этот человек не спал уже трое суток.

— Пожалуйста, господин Гесс, вы собирались нам что-то сообщить.

Гесс сидел за заваленным бумагами письменным столом и то и дело переставлял с места на место черную керамическую вазу с белыми шелковыми хризантемами. Обшитый черными обоями кабинет подсвечивался снизу матовыми светильниками.

— На мне большой грех, — сказал Ойген Гесс. — Бесконечно большой. Я виноват… Но с другой стороны… Я просто не мог себе представить, что это зайдет так далеко… что ненависть его сжигает… что он готов воистину на все…

— О ком вы говорите? — спросил Каплан.

— О своем единоутробном брате, — ответил за него Сондерсен.

Гесс судорожно сжимал свои холеные белые руки.

— Мы его знаем? — спросила Норма.

— О да, — проговорил издатель Штайн. — О да, дорогая фрау Десмонд!

— Кто он?

— Наш главный редактор, — сказал Штайн, опустив голову. — Доктор Понтер Ханске.

38

— Ханске ваш единоутробный брат? — уставилась на Гесса Норма.