Ушли клоуны, пришли слезы…

Зиммель Йоханнес Марио

— После чего…

— После чего Вестен позвонил советскому послу в Бонне и сказал, что американцы завладели материалом, но Каплану, дескать, удалось сделать третью копию. И эти дискеты, объяснил Вестен, они готовы передать Советам. Ну и вот — русские связались с американцами и дали им понять, что им тоже известно о вирусе и вакцине все до последней детали.

— Теперь подожди, — сказала Норма. — Подожди, ладно? Это Алвину и Каплану пришло в голову передать все обеим сторонам?

— Да, дорогая, да. Алвину и Каплану. Мы уже не верили, что выход найдется.

А видишь, они его нашли!

— Выходит, теперь отличное оружие для Soft War есть и у американцев, и у русских.

— Да, — кивнул Барски. — Тем самым оружие притупилось, сделалось негодным. У обеих сверхдержав есть вирус, но есть и вакцина. Они могут, конечно, попытаться применить вирус. Но никто из них на это не решится. Никто из них не нанесет удар первым. Тем и другим потребуется огромное количество вакцины. И сильно опередить друг друга они не в состоянии. Одним словом: в обеих странах вакцинация пройдет почти одновременно. И вирус потеряет всю свою ударную силу. Когда я сказал, что оружие притупилось, я говорил как раз об этом обстоятельстве.

Норма снова откинулась на спинку заднего сиденья.

— У обеих сторон есть и то, и другое. И следовательно, ничего ни у кого нет. Разве не великолепная мысль осенила Вестена и Каплана? Не спасительная идея? Разве они оба не молодцы? Ну скажи же!

— Великолепная! Замечательная, спасительная мысль! Они не просто молодцы, они гении.

Теплый встречный ветер напевал свою ласковую песню. Норма прижалась щекой к плечу Барски и попросила:

— Давай поедем домой, Ян! Давай поедем домой!

— А куда же еще?

— Нет, — шепнула Норма ему на ухо. — Ко мне. Ко мне домой. Знаешь, как я об этом мечтаю…

44

Вместе с ним она вошла в квартиру на последнем этаже дома на Паркштрассе.

Моя квартира, думала она, проходя вперед. Она для меня все равно что для зверя его нора, в которую он может вернуться уставший, или весь в ранах, или голодный, или подыхающий. Или довольный и веселый, потому что удачно поохотился, или хорошо плыл, или победил всех в беге взапуски. Это моя родина. И другой у меня нет. Они отняли ее у меня. Но я вернула ее себе. Теперь я больше не одна. Больше не одна…

Норма переходила из одной комнаты в другую, Барски — за ней.

Вот два безногих солдата Цилле, «Влюбленные под лилиями», «Влюбленные над Парижем» и «Евреи в зеленом» Шагала, «Посрамление Минотавра» Дюрренматта. А вот «Смерть» Хорста Янсена, взрезающая брюхо себе самой, и маленький барабанщик, работа Крюгера-лошадника. Не оригиналы, конечно, копии — но первоклассные.

А вот стрельчатые окна, выходящие на балкон. Норма широко распахнула их, они с Барски вышли на воздух, и безмолвно уставились на мерцающие огоньки плывших по Эльбе судов.

— Мне нужно выкупаться, — сказала она вдруг и поспешила в ванную. На пороге комнаты еще раз оглянулась: — Я хочу смыть с себя эту грязь! И выбросить в мусоропровод мои тряпки! Наберись терпения, я ненадолго! — Лежа в горячей воде, она думала: все кажется нереальным, несбыточным. Но она-то знала, что абсолютно все реально, что это сама жизнь. Он, Барски, здесь и останется с ней на то время, что им отпущено судьбой. Может быть, надолго, а может быть,

вовсе нет. Но сейчас это не имеет значения. Сейчас — никакого!

Норма вышла из ванны, растерлась досуха полотенцем, надела белый халат и босиком зашлепала в спальню. Горела настольная лампа, и она увидела, что Барски лежит голый; ей сразу вспомнился номер в отеле «Бо Сежур» на Гернси, в который она тоже вошла в белом халате, и это воспоминание заставило ее остановиться посреди комнаты. Потом она заметила клевер-четырехлистник на тонкой золотой цепочке у него на груди и распустила поясок халата, а потом на пол упал и сам халат. В глазах Барски светилось счастье, и его возбуждение передалось Норме. Она опустилась рядом с ним на постель. И они стали ласкать друг друга, и прежде чем кровь с такой силой загудела в висках Нормы, что она забыла обо всем, она подумала еще: хорошо, что эта короткая интермедия, именуемая жизнью, бывает иногда доброй и сердечной.

Эпилог

— Просыпайся, Мартин, — сказала женщина. — Мартин!

Мы в Гамбурге. Сегодня понедельник, 25 августа 1986 года, 9 часов утра.

Мартин Гельхорн медленно открывает глаза. Ему сорок шесть лет, лицо у него морщинистое, волосы с сильной проседью. Жена, наклонившись, целует его.

— С добрым утром, Мартин, — говорит она. — Впервые за много лет ты проспал!

— Ничего я не проспал, — возражает он. — И что значит «много лет»?

— Во сне ты улыбался. Снилось что-то хорошее?

— Из головы вон! Длинный какой-то был сон, много всякой всячины. Но ты меня знаешь, снов я никогда не запоминаю.

— Жаль, — говорит она. — А вдруг сон был интересный… Лиза и Оливия ждут за столом. Без тебя завтракать не будут.

Гельхорн сбрасывает одеяло и встает с кровати.

— Я мигом, — говорит он.

Бреется, принимает душ, одевается. Когда он подходит к обеденному столу, дочери не сводят с него сияющих глаз. Он обнимает и целует обеих. У младшенькой, Лизы, черные волосы и светло-голубые глаза. Оливии уже семь лет, она вся в мать — кареглазая блондинка. Они завтракают. Кофе пахучий, булочки свежие, в окно комнаты заглядывает солнце. Сегодня будет жаркий день. Все весело переговариваются, у девочек прекрасное настроение. Еще бы — каникулы!

А Гельхорну нужно на работу. Перед уходом он снова целует дочурок и жену.

— Ты не забыл?.. — спрашивает жена.

— Как можно? — протестует Мартин Гельхорн. — Ведь я обещал. Буду дома минута в минуту.

Затем Гельхорн отправляется в институт. Вахтер у въезда на территорию больницы имени Вирхова почтительно приветствует его. Он уже успел вспотеть. Жарища!

Шлагбаум поднимается. Гельхорн подъезжает к стоянке, глушит мотор. Затем поднимается на лифте на четырнадцатый этаж. Проходит по длинному широкому коридору. Из-за жары жалюзи на окнах спущены. Здесь, наверху, все выдержано в белых тонах. Гельхорн подходит к двери с табличкой «Профессор Мартин Гельхорн». Вежливо здоровается с секретаршей. В одиннадцать утра покидает свой кабинет и снова идет по коридору: «Доктор Такахито Сасаки. Запись рядом», «Доктор Александра Гордон. Запись рядом», «Доктор Харальд Хольстен. Запись рядом», «Доктор Томас Штайнбах. Запись рядом», «Доктор Ян Барски. Запись рядом».