Ушли клоуны, пришли слезы…
Шрифт:
— Мрак.
— Вот именно мрак!
— Том тоже выпил?
— Нет, почти ничего. Он же из непьющих.
— И что полиция?
— Полицейские вели себя вежливо. Нам они поверили с первого слова. Но ведь мы и не думали их обманывать! Слушай, теперь самое интересное! Один из полицейских спрашивает моего: «Какой номер?» «Что за номер?» — переспрашивает Том со своей дурацкой улыбочкой. «Ну, номер его машины! Неужели вы его не запомнили?» А мой ему: «Весьма сожалею, не запомнил. А разве нужно было?»
Петра разрыдалась. Дав ей успокоиться, Барски некоторое время спустя спросил:
— А ты, ты запомнила? Ведь ты, как я понимаю, не запомнила? Почему?
— Да, почему?.. Странно… — Помолчав немного, она продолжила: — «Феррари» наш — всмятку. Вызвали специальную машину, чтобы оттащить его.
— Может, он пока еще в шоке, — вяло проговорил Барски. — Постарайся успокоиться, Петра! К счастью, самого худшего не произошло. Пес с ними, с деньгами, руки-ноги целы, все живы-здоровы — и слава Богу! Это самое главное. А Том наверняка нам все расскажет…
Но доктор Томас Штайнбах ничего не рассказал.
К вечеру Барски не выдержал и сам пошел в лабораторию Тома. Тот сидел, согнувшись над микроскопом. На нем был халат и закрывающая нос и рот повязка. Барски, тоже в «полумаске», положил руку на плечо друга.
— Послушай, — очень громко сказал он через плотную повязку. — Что это за невероятная история, которую мне рассказала Петра? Почему ты вел себя как последний болван?
— Я вел себя как последний болван? — Том поднял на него глаза и мягко улыбнулся. — Когда?
— Да сегодня ночью, дружок!
— А что такого особенного случилось сегодня ночью? А-а, ты насчет этого несчастного случая?
— Да! — заорал Барски. — Вы оба чуть не погибли!
— Статистика утверждает, что в восемьдесят пятом году в Германии каждый день дорожные происшествия уносили двадцать три жизни, — ответил Том улыбаясь.
17
— С этого и началось, — рассказывал Барски. — Поведение Тома нас всех, конечно, тревожило. Происходили и другие труднообъяснимые вещи, пусть и не столь вопиющие, как ночное приключение. Дважды в неделю мы проводим большие совещания. Обмениваемся мнениями, спорим — это уж как водится! Каждый отстаивает свою теорию, и, хотя команда у нас на редкость дружная, иногда доходит до крика и оскорблений. Том и тут сильно изменился. Он, боец, можно сказать, непримиримый, вдруг потерял к спорам и дискуссиям всякий интерес. Сидел, покуривая трубку, и улыбался, а когда интересовались его мнением, поддерживал обычно мнение коллеги, выступавшего последним. Почти слово в слово. Я всякий раз невольно задавал себе вопрос: не началось ли это со случая в баре, когда он как бы «присвоил» себе мнение о Моцарте совершенно незнакомого ему человека? Стоит добавить, что Том делался все более безразличным, апатичным — хотя, опять же, не до таких поражающих воображение пределов, как тогда ночью. Иногда он с трудом подыскивал нужные слова, а настроение его почти постоянно было безмятежно-светлым, как у ребенка.
— А в остальном? — спросила Норма. — Я о его многочисленных увлечениях и интересах. Как с его отношением к литературе, театру?
— Мы перемен не замечали. Ни в отношении к спорту, ни к искусству, ни к сексу. Мы спрашивали Петру. Все нормально. Хотя…
— Хотя?..
— Хотя чувственность сильно притупилась. Это Петра говорила. Кстати, насчет секса. Однажды он вернулся домой под утро. Без сил, какой-то жалкий, измочаленный. Петра спросила, где он был. Он сказал, что в порнобаре. С каких таких пор он повадился в порнобары, поинтересовалась она. Он объяснил, что встретил одноклассника, конченого, вообще-то, человека. И тот позвал его с собой. Том ему и словечком не возразил. Он, ненавидевший прежде подобные заведения! Петре же он сказал: «А как прикажешь в таком случае поступить?» Я уже говорил, что Петре принадлежал в Дюссельдорфе большой магазин антиквариата? Нет? Ну так вот. Когда Петра после замужества перебралась в Гамбург, ей пришлось нанять управляющего. Или директора, как угодно. В это время она получила пренеприятное известие. Этот директор, некий Эгон Хайдеке, взял кредит на миллион марок и, не поставив Петру в известность об этом, пустился в спекуляции, прогорел — а теперь банки требовали погашения кредитов. У него от Петры была финансовая доверенность, иначе ему бы этих денег не получить. Итак, следователь из Дюссельдорфа позвонил
Вскоре после этого разговора Барски пошел к Тому. И здесь его ожидало настоящее потрясение. Том сидел в белом халате за письменным столом, курил трубку и наговаривал какой-то текст на стоявший перед ним портативный диктофон. Барски услышал последние фразы: «…итак, мы внедрили пассажирскую молекулу ДНК в вектор. Срез в векторе можно с помощью ферментов ДНК варьировать таким образом, что после введения пассажирской молекулы линия среза исчезает…»
— Что ты тут наговариваешь? — спросил Барски.
Том отмахнулся.
— Дай мне закончить. «…исчезает, удваивается или возникают две новые линии среза. Удваивание, утолщение позволяет впоследствии удалить пассажира из вектора. Так!» — Том выключил диктофон. — Слушаю тебя, Ян.
— Что это за текст?
— О том, чем мы занимаемся. — И снова эта неприятная уже улыбка.
— Фокус с пассажирской молекулой ДНК? Но ведь Люси давно этот материал перепечатала!
— Да. Но это для одного моего приятеля, он меня попросил.
— Попросил? Кто? — взорвался Барски.
— Патрик.
— Какой еще Патрик?
— Патрик Рено.
— Патрик Рено, физик из «Еврогена»?
— Да, он самый. Но что с тобой, Ян? С чего вдруг ты взбесился?
Барски бросился на Тома и вырвал у него из рук диктофон.
— Я хочу вам еще кое-что объяснить, — сказал Барски Норме и Вестену. — Всего через несколько лет после того, как появилось сообщение о возможности наращивания части молекулы ДНК на другой молекуле, а значит, получения того, что сегодня называют рекомбинированной ДНК, только в Америке появилось двести девятнадцать фирм, занявшихся проблемами биотехники. Прежде всего это крупные химические и фармацевтические предприятия. Из двухсот девятнадцати фирм — сто десять основаны с одной-единственной целью: выяснить, что произойдет, если изменить ДНК. Сегодня их во всем мире куда больше. Уже теперь это мощная отрасль промышленности.
— Ты знал, Алвин? — спросила Норма.
— Да, — подтвердил тот. — Знал. То, о чем говорит доктор Барски, — наше будущее. Но как видишь, будущее уже началось. В отрасль вложены миллионы — в надежде получать бесконечные миллиарды!
— Кое-кто полагает, что с помощью рекомбинированной ДНК можно излечить все болезни и повысить урожайность абсолютно всех растений, — сказал Барски. — Представьте себе масштабы: болезни исчезают, люди, животные, сорта семян — все совершенствуется. Будут выращиваться суперурожаи. Коровы будут давать неизмеримо больше молока. Моря и океаны отдадут свои богатства. Мы забудем об эпидемиях, поражающих скот…
— Итак, миллионы и миллиарды уже вложены в дело, — подытожила Норма. — Деньги. Прорва денег. Наконец-то у нас есть мотив для убийства Гельхорна.
— Я тоже так считаю, — сказал Барски. — Несколько недель назад английский журнал «Нейчер» опубликовал отчет о биржевой оценке состояний главных фирм, занимающихся генной технологией.
— Курс акций генных фирм в чисто научном журнале?
— Да, фрау Десмонд. Похоже, пока ни одна из фирм прибылей не получает. Пока! Когда вкладываются огромные суммы, что-то непременно получится. Эрвин Чаргафф прямо говорит: «Здесь дело не в благородных и великодушных помыслах — здесь пахнет кучей денег».