Усиливая Боль/Советчики
Шрифт:
– Враги у нас у всех есть, и больше всех их у того, кто считает себя святым, - Оксана встает и смотрит в окно. – Ты хоть немного спала в дороге?
– Но если это действительно кто-то, кто убивает людей. Кто-то больной на всю голову. И этот кто-то может прийти за мной, - Катя думает, говорить о догадке насчет девушки в поезде или нет. Не решается. – Я просто не знаю, что дальше. Я приехала сюда только потому, что это могло выглядеть неожиданно, и я торопилась, и меня трудно было отследить. Мне кажется.
– Все при желании возможно, - Оксана потирает лицо руками.
Катя
– Давно не говорила. Это странно. Я боюсь. Честно, жутко боюсь.
– Ты спала в дороге?
– Не знаю, - Катя закрывает глаза. – Кажется… Не знаю.
– Пошли, - махает рукой Оксана, другой поправляя густые черные волосы. – напомню тебе, что есть расслабляющий эффект бани.
Катя не может не признать, что во всем ее теле разлилось блаженство. Она не ожидала столь сильного эффекта от парилки, ароматических масел, искусного массажа руками Оксаны и небольшого количества красного вина за ужином. Ей по-настоящему хорошо впервые за последние несколько недель. Сейчас ей не нужны ни личная жизнь, ни работа, ни решение проблем повышенной важности. Она вообще не ощущает какого-либо рода нужды. Только покой и расслабленность.
Что-то подзуживает ее зайти в интернет перед сном, который близок, как никогда.
На «вконтакте» все, как обычно – бессмысленный поток однообразной информации – мир репостов и лайков, переделок комиксов и потрясающе любопытных фактов десятилетней давности. Там же – сообщения от каких-то неопределенных личностей, несколько заявок на прием в друзья, пополняющийся список приглашений в группы.
Катя открывает приложение для работы с электронной почтой и на несколько секунд отводит взгляд на потолок.
«Don't nobody know my troubles but God»
Вряд ли что-то там может помочь, думает Катя. В детстве ее учили, что бог есть. Заставляли носить крестик. Крестили младенцем. Вешали иконку в угол над кроватью. Годы дали Кате понять, что молитвы помогают куда как хуже, чем вложенные в конверт банкноты или качественный обман. Пришла фрустрация, и на ее спаде катя стала совершенно индифферентна к религии.
Два новых письма заставляют ее вздрогнуть. Она закрывает глаза, крепко сжимает их и снова открывает, но строки с информацией о новых входящих никуда не пропадают, и она открывает первое, раннее письмо, и текст плывет перед ее еще спокойным взором.
«Ты все дальше от дома, дорогая моя. Тебе
В конце сообщения – издевательский подмигивающий смайлик.
Катя сворачивает все приложения и прячет «айфон» под подушку. Вскакивает с кровати, ощущая, как в теле вновь зародилось напряжение. Лихорадочно перебирает варианты места, куда ей могли что-то подкинуть. Думает, не в переносном ли смысле это было сказано. Хватается за чемодан. Вышвыривает из него все вещи – одежду, косметику, зарядное устройство…
Внутри оказывается пусто, и Катя теряется на несколько секунд. Потом проверяет боковые отделения. Не находит ничего нового. Садится на пол. Смотрит вокруг, пытаясь что-то придумать. Горячая струя неожиданной мысли пронзает ее мозг, и она переворачивает чемодан вверх тормашками и проверяет еще одно, дополнительное потайное отделение, которое открывается сбоку и проходит под самым дном. Ее рука натыкается на что-то твердое и острое, и она едва не ранится. Осторожно берет вещь и вытаскивает наружу. Видит, что рука выходит уже испачканной чем-то красным.
Взвизгивает, вскакивает и бросает находку на пол. Нож для томатов Tramontina, сильно сдобренный чем-то, определенно напоминающим запекшуюся кровь, падает на ковер и практически теряется в высоком, роскошном ворсе.
– А-ай, - сама не зная, зачем стонет Катя.
Садится в кресло, не отводя взгляда от ножа. Понимает, что этим ножом, который она когда-то потеряла на «гостинке», вероятнее всего, убили человека. Она не знает, как смогла эта психопатка достать его, но это было совсем не трудно - он мог лежать прямо на тротуаре, достаточно было просто подойти и подобрать его, а Кате было слишком дурно на тот момент, и ей было проще оставить его где-то потерянным. Возможно, правда, думает Катя, что это совершенно другой нож, похожий, как две капли воды, на ее. Но, с другой стороны, что это меняет?
Катя обхватывает себя руками, но дрожь в теле не унимается. Она думает о том, что этот нож со следами чьей-то ДНК на нем может быть отличной уликой против настоящего убийцы. Потом – о том, что ей он совершенно не нужен, что она никуда его не понесет, потому что мифическая психопатка вряд ли придет с повинной, а с такой уликой на руках первым претендентом на увлекательную поездку в СИЗО будет сама Катя. Она встает, поднимает нож, кладет его в несколько бумажных салфеток Zewa и затем полученное упаковывает в полиэтиленовый пакет, и тонкий, незаметный нож превращается в толстый сверток.
На улице довольно темно, и Катя с опаской поглядывает вокруг. Ее посещает горячий, бескомпромиссный прилив страха, и она резко переходит на бег, добегает до мусорного контейнера, расположение которого узнала днем, швыряет в него сверток и убегает обратно. Ее мысли сплелись в клубок, и кто-то сильно потянул за несколько его ниток, и все, о чем она думает, настолько плотно соседствует друг с другом, что ей не сосредоточиться ни на чем, кроме возвращения в спальню и падения обратно на кровать. Она пытается сосредоточиться на том, что теперь на нее, по крайней мере, не повесят ничего лишнего, даже если кто-то решит покопаться в мусоре и найдет окровавленный нож, что, впрочем, вряд ли произойдет.