Услышь меня, чистый сердцем
Шрифт:
Я ничего не поняла из рассказа Стаса. Мне было страшно слушать о Наде, которая выбросилась с балкона, и я сказала ему об этом. Больше мы никогда о ней не говорили, и вдруг она мне приснилась.
Я до сих пор многого не понимаю в том, что случилось со мной. А мне нужно понять, мне необходимо понять все.
Курс, где учился Стас, был очень талантливый: Женя Симонова, Леня Ярмольник, Наташа Каширина, Юра Васильев, Наташа Ченчик, Юра Воробьев. Но самым талантливым из них, как говорил мне тогда Саша Кайдановский,
Стаса уже пригласили в несколько театров, но он захотел показаться в Театре Вахтангова. Показа я не видела, но знала, что он очень понравился и что приглашение служить в нашем театре последовало. На что Саша Кайдановский — он уже не работал у нас — сказал:
— Он не пойдет в Театр Вахтангова.
— Ты ошибаешься, Саша, он будет работать у нас, — уверенно ответила я.
Так и получилось. Стас поступил в нашу труппу. Он мечтал сыграть Рогожина. Михаил Александрович Ульянов готов был отдать одну из своих лучших ролей Стасу, в которого он верил и которому симпатизировал.
— Валена, у нас с тобой всего одна сцена, но как мы ее сыграем!
— Стас, но Аглая и Рогожин словом не обмолвились…
— Это ничего… Я знаю, как представлю тебя перед Настасьей Филипповной. Тут не надо слов, Валена.
По каким причинам Стас так и не сыграл Рогожина, я не знаю.
На празднике в честь очередной годовщины училища имени Щукина (начинала я учиться во МХАТе, потом перешла в «Щуку») я стояла сзади на возвышении, чтобы лучше видеть, что происходит на сцене гимнастического зала.
Неожиданно для меня Стас поцеловал край моей юбки и протянул ко мне открытую руку. Я легко пожала ее. С этого дня мы с ним не расставались.
Мне кажется, с того момента, как начался наконец суд, мои воспоминания о нем стали еще живее. И — светлее… Суд начался так.
…— Малявина! Выходи!
Прошла пропускной пункт, вскарабкалась в «воронок». Запихнули меня в раскаленный от жары железный узенький «стакан»» и закрыли на замок. Невыносимо! В этом «стакане» есть маленькое круглое отверстие, куда бы мог поступать воздух, но он не поступал, и дышать было абсолютно нечем. Стала просить, чтобы открыли. Ничего подобного, конвоир даже не отвечает. Задыхаюсь совсем.
— Я так и до суда не доеду. Откройте, пожалуйста! — умоляла я.
Молчание.
— Я прошу вас — откройте!
Ребята за решеткой, в другом отсеке, кричат конвоиру:
— Открой ты ей! Плохо человеку!
— Выедем с территории — открою, — пообещал конвоир.
Как все долго… Стоим и стоим у проходной…
Наконец выехали из Бутырки. Открыл мне дверь конвоир.
Большой отсек за решеткой, который зовут «обезьянником», набит до отказа. Там везут на суд мужчин. Сколько же их, Господи! Спрашивают: как зовут? в какой суд едешь? какая статья?
Когда
В этом «О!» есть некоторое восхищение. Ужасно. Но это так. И тени упрека я никогда не слышала в свой адрес.
Привезли в суд и опять закрыли в боксе. Этот бокс оказался морозильником, потому что находился в сыром полуподвальном помещении. На улице жуткая жара, а здесь очень холодно.
Сколько еще ждать? Неизвестно. Я как-то потеряла счет времени. А спрашивать через закрытую на десять ключей дверь не хотелось. Скорее бы уж начинали свой дурацкий суд.
Вытащила из сумки свой длинный шерстяной халат, укуталась в него и стала читать надписи на скамейке, на дверях, на стенах. Не надписи, а целые послания заключенных. Тут и стихи, и признания, и советы, а главное — отборная ругань в адрес неправых судей. Моей судье особенно доставалось.
Вошла конвоир, раздела меня догола и стала «шмонать» все мои вещи.
— Простудишь меня, — говорю я ей.
— Набрось халат, — разрешила она и поинтересовалась: — Волнуешься?
— Нет, не очень.
— Ну, пошли!
И снова повели меня по грязным коридорам — теперь уже в зал заседаний. Ремонту них, что ли? Ужас, какая грязь!
Наконец ввели в большой зал, посадили за барьер, двое конвоиров встали позади меня, а третий остался у двери.
Зал переполнен — полный аншлаг. Приставные места тоже заняты, а сзади толпится молодежь, наверное, студенты юридического факультета.
Увидела своих — Танечку и Сережу. Слава Богу, что мамы нет.
Среди сидящих в зале вижу актеров из Театра киноактера, а коллег из моего театра что-то не видно..
Меня посетило волнение, как бывает перед премьерой.
Народ с нетерпением ждал открытия судебного заседания, поглядывая на меня и шепчась. Лица взволнованные, до торжественности.
Появились судья, народные заседатели, адвокат, прокурор, секретарь, гражданский истец и доверенное лицо обвинителя — Николай Попков, актер. Началась долгая-предолгая история: установление моей личности, объявление состава суда и прочее… Спрашивают, понятны ли мне мои права? Конечно, непонятны, но все, кого спрашивают, отвечают одинаково: «Права понятны».
Я тоже отвечаю, что права понятны, хотя ничегошеньки не понятно.
Почему мы так отвечаем? А по привычке.
Но оказывается, что не явились свидетели, нет экспертов, и посему суд переносится на 11 июля, так как впереди два выходных.
Снова долгое ожидание в холодавшем боксе.
Наконец пришла машина!.
Идиотизм, но я хочу скорее в Бутырку, на свою шконку, хочу выпить кипяточку сладкого. Завтра — читать, гулять и ни о чем не думать.
3