Усобица триумвирата
Шрифт:
– Как же это? Ведь на службы она ходит по греческому обряду…
– Да! Ходит. А в душе поддерживает Рим. Это неправильно. Когда спорят два дурака – нельзя поддерживать ни одного, - святой отец перекрестился, - пости мя Господи, раба грешного, и да упокоится душа римского патера Льва, о мёртвых худое не говорят…
– Он умер? – удивился Святослав.
– Да, ещё весной, но его легаты завершили дело анафемы.
– Безумие какое-то!
– То-то и оно! Интерес – тленный, земной, повод – божественный. А ведь это святотатство, вплетать в свою мелочную борьбу Бога!
– Согласен.
– Ты, Святослав Ярославич, храни Бога в душе, люби его, делай всё по-божески,
– Обещать не могу, отче, потому как всё равно ещё до конца не разобрался во всём. Но твоему совету следовать постараюсь, я знаю, что в твоих устах истина, и не годится из-за Бога воевать. Разве для того во имя Христа утопили, сожгли и порубили всех идолов? Для очередных споров? Нет.
– Я знал, знал, что в тебе не ошибусь! Ну, в добрый путь! Не задерживаю тебя более.
Святослав дотащил сундук до пристани, пару раз чуть не поскользнувшись на размокшей земле, и только тогда увидел, что от Детинца спускается Перенег с Глебом, а их сопровождают Изяслав со Святополком. Надо же! Брат снова забыл обиду и решил проститься? Над ним, образовывая навес, челядины несли на высоких палках какую-то плетёнку, так что на кагана не попадало ни капли воды. «Какая блажь! Как изнеженный младенец» - подумал Святослав. Как такой князь в поход воев водить будет?
– Уезжаешь? – добродушный и весёлый, подошёл Изяслав.
– Уезжаю, - младший из двух Ярославичей не стал говорить «как ты и велел», раз уж старший делал вид, что всё происходит само собой, чуть ли не без его ведома.
– Надеюсь, путь не будет слишком трудным!
Перенег затаскивал дорожные сумы и сундук на струг. Несколько дружинников уже устроились на нём, создав импровизированный шатёр в центре для укрытия от дождя. На соседний заводили партию связанной чуди, мелочно пересчитываемой полнотелым, лоснящимся купцом.
– А ты говорил, - указал Изяслав брату на рабов, - что не надо идти на них! Гляди. Хороший товар, в Царьграде заплатят золотом.
Святославу не хотелось смотреть. Воевать он воевал – убивал противников и врагов, но никогда не боролся с детьми, женщинами и стариками, не вмешивал их, делая жертвами побед и поражений. Война – дело мужчин, их амбиций, силы, любви и ненависти, представлений о правде и собственном величии, измеряющимся в распространении власти.
Разве не в каждом человеке, даже язычнике, живёт душа? Что ж их, как баранов, гонят стадом, безмолвным и лишённым свободы? Под влиянием Лики он стал приходить к таким выводам, раньше не рассуждавший о справедливости или несправедливости захватов и трофеев. К тому, что есть слуги – челядь и холопы, он относился нормально, но к продаже людей, как вещей? Было в этом что-то неестественное.
– Золото слёз не окупит, - сказал Святослав, - и я останусь при своём, что поход тот был ни к чему. Но на то была твоя воля, а ей все мы подчиняемся.
Изяслав поджал губы. Глеб попрощался с двоюродным братом и прыгнул на борт, с удалью проигнорировав лежавшую доску, хотя расстояние было такое, что мог и рухнуть в Днепр. Но сумел, перескочил и, гордо вздёрнув подбородок, оглядел присутствующих – все ли видели его залихватское мастерство? Святослав ему улыбнулся, не ругаясь. Что для матери было бы глупостью, для отца – проявление отважности.
– До весны, Из, - протянул ему ладонь
– До весны, Свят, - похлопал старший младшего по плечу, и остался стоять со своим Святополком на берегу, наблюдая, как отходит от берега рядок лодок, уплывающих в тёплый край. Может, он и сам бы хотел поплыть с ними, оставив промозглый Киев, скучную жену, нудных святых отцов и многочисленные великокняжеские дела? Изяслав любил младшего брата, и подозрения, что тот для него опасен, рождались редко, не без внешних наущений, намёков, слухов. Чаще он ощущал зависть к спокойствию, уверенности Святослава, к умению того завоёвывать авторитет, к тому, как у него всё всегда складывалось и получалось. И было очевидным, что без Святослава сейчас не решатся многие дела, что только ему можно доверить улаживание некоторых вопросов. Поэтому почти всегда Изяслава терзало в присутствии того два противоположных желания: отправить подальше, и оставить при себе.
– Тять, а правда, что в Тмутаракани зимой снега нет? – спросил быстро переключившийся на дальнейшее Глеб. Он всего раз махнул оставшимся на причале и устремил взор вперёд, на рьяное течение Днепра.
– Правда.
– С ума сойти! А почему?
– Там не бывает настолько холодно.
– Я понял, а почему там холодно не бывает?
– Бог решил, что люди там заслуживают больше тепла.
– Избранные они там, что ли? – хмыкнул Перенег. – Почему это им тепла больше отвесили?
– Где ж избранные? – с детской непосредственностью не согласился Глеб. – Они снега никогда не видят! Бог, наверное, совсем их не любит.
Святослав промолчал. Вот поэтому он никогда и не лез в богословские вопросы. Как там можно разобраться, если одно и то же для кого-то выглядит наградой, а для кого-то – наказанием? Поэтому и каганский титул его совсем не влёк. Как можно быть выше всех и устанавливать закон, если элементарно не способен разобраться, что хорошо, а что – плохо? И отец Антоний был, конечно, прав. Пресный хлеб или квасной – какая разница? Главное, чтоб хлеб вообще был, потому что с ним, в отличие от снега, было проще. Если хлеба нет – это голод и наказание. Хотелось верить, что люди достаточно здравомыслящи, чтобы не устроить огромного раскола и не начать испытывать ненависть друг к другу из-за подобной ерунды. Новый папа Римский, пришедший на место Льва Девятого, должен помириться с патриархом Михаилом. Не должна ссора двух людей влиять на целые империи!
Примечания:
[1] Тёплый плащ-мантия
[2] Император Священной Римской империи Генрих III в 1046 – 1056 гг.
[3] По ходу солнца, и против движения солнца
[4] Греческое название Апулии
Глава двадцать вторая. «Ещё дальше от дома»
Дождь долго сопровождал их. Затянутое серым холщовым полотном небо, казалось, вот-вот ляжет на плечи и обратит земли в непроглядные лабиринты тумана, что часто стоят над болотистыми чащобами. Даже ночью, когда струги причалили к берегу, продолжало лить и некуда было сунуть ноги так, чтобы исчезло ощущение сырости, словно в сапогах хлюпали лужи. Кое-как разведя костёр под навесом, путники пытались обогреться, а вот обсушиваться было бесполезно. Палая листва потеряла багряно-золотые краски и, коричневая, увядшая, жухлая, прилипала к подошвам, подолам плащей, клади, забивалась всюду.