Усобица триумвирата
Шрифт:
Только на закате второго дня стало проясняться. Глеб как будто бы уже видел в светлой полосе на горизонте целый новый мир. Святослав улыбнулся его жадному взору, устремлённому вперёд.
– Море скоро узришь, - сказал он сыну.
– Оно большое?
– Огромное! Вода во все стороны – и нет другого берега.
– Страшно…
– Да, моря следует бояться. Его нужно уважать. Иначе оно затянет. Скольких оно забирает!
Святославу хотелось, чтобы сын рос отважным, но не бесстрашным до безрассудства. Глеб не должен был воспринимать всё пустым и беззаботным приключением, пусть понимает, что не всё просто в жизни, не всё – забавы и развлечения.
Очередная остановка была на удобном пологом берегу, куда прибивались все судна, следовавшие по Днепру вверх или вниз. Там отдыхали торговцы, посланники, странники, раскинулось небольшое поселение, охраняемое дозорными – ещё со времён князя Владимира посылались на эти дальние, южные рубежи богатыри, сторожить от кочевнических набегов и вовремя подавать весть об их приближении.
Поужинав, Святослав оставил Глеба с Перенегом, несмолкаемо умеющим припоминать разные весёлые случаи, и решил пройтись. Иногда он любил побыть в одиночестве, подумать, посмотреть, понаблюдать. Как ещё понять людей, если не наблюдая за ними? Как понять природу, предвещающую грозу или снег, если не наблюдать за ней? Народная мудрость накапливалась, превращаясь в приметы, и по ним угадывалось, откуда подует ветер, хорош ли будет урожай. С людьми так же – можно научиться предсказывать, как они себя поведут. Святославу не нравилось то, что он угадывал в Изяславе и Вячеславе. Первый склонен к возвеличиванию себя, и чем больше будет получать власти, тем хуже станет его характер. Второй склонен к порокам, и чем больше получит удовольствий, тем патче захочет новые и новые.
– Князь, светлый князь! – донёсся где-то рядом негромкий голос. Святослав очнулся от своих дум и огляделся. Ни к кому больше здесь обращаться так не могли.
Глаза нашли источник слов. В нескольких метрах от него расположился ветхий протекающий навес, под которым разместили пленённую чудь, что везли в Царьград. Оттуда-то, от бородатого грязного старика, прилетел шёпот. Святослав подошёл к ним, тесно жавшимся от холода друг к другу, связанным людям.
– Откуда знаешь, что я князь?
– Услышал, когда нас мимо вели, в Киеве, ты с братом своим говорил, Ярославичем.
– Откуда язык наш знаешь?
– Я, князь, старейшиной был. Мы с Новгородом договоры имели, торговали, пока не изменилось всё…
Святослав нахмурился. Приглядевшись, он заметил, что это вовсе и не старик, а мужчина немногим старше его самого, только обращение с ним и те условия, в которые пленные попали, превратили его в совершеннейшего чумазого дикаря, постаревшего раньше времени.
– Я слышал, о чём вы говорили, - продолжил быстро бывший старейшина, - что ты отговаривал от похода…
Пуще прежнего опустившиеся брови черниговского князя заставили замолчать. Святославу ни к чему было, чтоб их братские распри и споры выходили за пределы теремных стен.
– И что ж? – позволил он продолжать.
– Князь, ты моя последняя надежда! Хочешь – казни меня за дерзость, убей! Да только забери себе мою дочь, не отправляй её в рабыни чужеземцам! Пропадёт ведь!
– он указал на такого же покрывшегося коростой ребёнка неясного пола, одни светлые глаза хлопали из-под слипшихся волос, топорщившихся во все стороны.
Не желал Святослав вмешиваться
– Сколько ей вёсен?
– Одиннадцать, светлый князь!
– Она на нашем языке говорит?
– Понимает многое, говорит не очень-то.
Голова Святослава завертелась в поисках каганских людей, ответственных за пленников.
Некоторое время спустя, жаривший над походным огнём зайца Перенег перестал крутить вертел и умолк, видя, что Ярославич возвращается не один.
– А дальше-то что?.. – поторопил его Глеб, ожидавший развязки очередной побасенки. Воевода кивнул ему за спину. Княжич обернулся и увидел отца. Поднялся. На вопрошающие взгляды Святослав коротко ответил:
– Ну, Глеб, будет тебе с кем в дороге дружбу водить.
– Кто это? – поморщился мальчишка, явно не испытывавший расположения к неприятно пахнущему существу: - Фу, воняет!
– Её зовут Ауле, она поплывёт дальше с нами.
– Её?! Это девчонка?!
– Да.
– Ярославич, - покачал головой Перенег, - тебе, ужель, мало забот? Ты где её взял?
– Купил, - пробасил Святослав лаконично.
– Зачем, поведай мне, Христа ради?!
– Христа ради и купил.
Перенег вздохнул, вернувшись к жарке мяса. По соседству было множество таких же разведённых огней, вокруг которых кучковались дружинники, рабочий люд, гребцы, лодочники, чужестранцы. Пились мёды, гоготали нетрезвые, изредка буянили, но их быстро утихомиривали. Подобное походному лагерю, готовому приютить нуждающихся в крове, поселение имело в стороне и несколько изб, огороженных частоколом. Там обитали зажиточные местные, держащие хозяйства, а то и боярин или тысяцкий, способный за плату кормить или доставать что-нибудь необходимое, вроде коня, седла, одежды, обуви – мало ли что понадобится в долгой дороге бредущим неведомо откуда и куда? И непременно там должна была быть истопня[1], в которую Святослав и повёл своё внезапное приобретение.
Отмытая, девочка оказалась белёсой, как выцветшая на солнце: светлые ресницы, брови, волосы цвета топлёного молока. Вид у неё сразу стал опрятным и приятным. Князь заплатил и за то, что дали помыться, и за новое, чистое платье, которое велел достать. Однако, поразмыслив, он послал за штанами и рубахой её размера. В дороге окружать будут одни мужчины, его дружинники наполовину состоят из варягов, а у них одиннадцать лет – возраст подходящий для того, чтобы покуситься на тело, не начавшее толком формироваться. А впрочем, варяг, славянин, немец или хазарин, мужчины-воины всех мастей вдали от дома не ведают людских законов, голодны без женского внимания и потому охочи до любых утех. Поэтому Святослав переодел Ауле в мальчишку, накинул на голову капюшон плаща и попросил:
– Не показывай никому, что ты девочка. Поняла?
Обрамлённые будто заиндевевшими ресничками голубые глаза внимательно посмотрели на него и, переварив что-то, чудская дочь старейшины кивнула.
Добравшись до Днепровских порогов[2], перешли на волок. Леса оставались позади, а вперёд расстилалась голая степь, приносившая неустанные ветры, которым не было здесь преград. Святослав попросил сына присматривать за их спутницей и по возможности учить её говорить, но Глеб смутился Ауле, едва увидел отмытой и пригожей. Она же и вовсе пыталась быть незаметной и держаться подальше ото всех.