Усобники
Шрифт:
Разрушив города Руси и сломив сопротивление удельных князей, хан Батый двинул свои несметные полчища на Новгород. Как саранча, летящая плотной тучей, поедающая всё по пути, шла орда, и чёрный след оставался на земле после неё.
Страх обуял новгородцев. Но неожиданно Батый повернул орду и пошёл на Киев, чтобы оттуда ринуться на венгров и поляков.
Что же остановило непобедимого хана, внука могучего Чингиса? Путь на Новгород перекрыли полчищам Батыя болота. Хан сам видел, как тонули в трясине его передовые отряды. Топи беспощадно поглощали и воинов, и коней, засасывали их, и тогда жуткий вой сотрясал всю окрестность.
Пользуясь ослаблением
Но когда хан Батый, вернувшись из Западной Европы, создал своё ханство — Золотую Орду, он призвал к себе русских князей и объявил их своими данниками. На Русь наехали баскаки и счётчики с многочисленными отрядами, а в Орду потянулись вереницы русских рабов, заскрипели колеса татарских высоких арб, груженных ордынским выходом. И не выстоял Господин Великий Новгород. И хоть не признали новгородцы себя покорёнными, но отныне вынуждены были выплачивать Орде немалую дань.
Богател торговый город Новгород, твёрдо стоял на западных рубежах Руси.
Упрямы и непостоянны новгородцы: сегодня одному великому князю присягают, завтра другому. То великого князя Дмитрия Александровича признавали — ан не угодил им, то к Андрею Александровичу повернулись, его великим князем назвали… О псковичах и новгородцах думал князь Даниил, и вдруг явилась мысль: рассудил бы кто-нибудь их спор, спор братьев, сыновей Александра Невского!
Однако кто станет судьёй? Был бы жив храбрый Довмонт, князь Псковский, — иное дело. Даниил видел Довмонта, когда молодой литовский князь явился в Псков и попросил убежища. До этого он служил великому князю Литовскому Миндовгу, но, когда тот отнял у него жену, поднял против него мятеж, убил Миндовга и отправился на Русь. Довмонт княжил в Пскове больше тридцати лет и своими подвигами снискал себе славу. Не Довмонт ли предоставил последний приют переяславскому князю Дмитрию, когда тот отрёкся от великого княжения в пользу городецкого князя Андрея?.. Второе лето, как нет в живых Довмонта. А перед тем одержал он победу над немцами из Ливонского ордена. Когда те осадили Псков, грабили монастыри, убивали монахов и женщин с детьми, старый, больной воевода Довмонт вывел из города свою дружину.
– Помните, — сказал он воинам, — за вами отечество! За веру Божью не знайте страха!
И здесь, на берегу реки Великой, Довмонт разгромил рыцарей.
Довмонт обнёс Псков каменной стеной, и власть его простёрлась почти до Полоцка.
После той победы над немцами Тохта позвал Довмонта, но псковский воевода умер, так и не изведав ордынского унижения…
Шло лето шесть тысяч восемьсот девятое, а от Рождества Христова одна тысяча триста первое. Великий князь владимирский Андрей Александрович принимал новгородское посольство. Много раз приезжали к нему новгородцы, просили помощи. Одолели шведы. Пятину, какую освоили ушкуйники, — карельские земли, — шведы посчитали своей. Их ярл Сиге заложил крепость и назвал её Кексгольм.
К Кексгольму подступили новгородцы, взяли крепость на щит, не оставив в живых ни одного шведа. Новгородцы срыли вал и засыпали ров, а на берегу Финского залива восстановили свою крепость Копорье. Минуло пять лет, и огромный шведский флот бросил якоря в Неве. Его привёл маршал Торкель Кнутсен — государственный правитель Швеции. Здесь, при устье Охты, шведы заложили
Засланные в стан новгородцев шведские лазутчики выведали, что их флоту угрожает опасность: новгородцы вознамерились пустить на шведский флот свои корабли на Ладожском озере.
Маршал Торкель тут же велел оградить Неву, а воевода Коттильмундсон встретил высадившихся новгородцев и разгромил их.
Ударил новгородский вечевой колокол, бурлил люд:
Свей отнимают у нас землицу карелов!
– Они закроют наш торговый путь!
И приговорило вече:
– Слать гонца во Владимир, молить великого князя Андрея Александровича прийти к нам с воинством, изгнать свеев из озёрной Карелии…
В тот же тысяча триста первый год двинулась низовая рать в далёкий путь, в край озёр и вод — Карелию, чтобы очистить её от шведов. Построив крепость Ландскрону и посадив в ней многочисленный гарнизон, они считали, что обосновались здесь прочно.
Шли ратники из княжеств Владимирского и Переяславского, Ярославского, Ростовского и Московского, из разных городов, а когда миновали Великий Новгород, пристало к ним новгородское ополчение.
Двигалось воинство на конях и пешим, а от Ладожского озера подняли паруса на своих ладьях ушкуйники, повернули к Охте.
Осадили русичи Ландскрону, потребовал великий князь Андрей от коменданта крепости ярла Стена сдачи, но тот ответил надменно:
– Здесь наш гарнизон, и он готов к сражению. Мы овладели этим краем не для того, чтобы его возвращать…
Месяц и другой осаждали русские полки Ландскрону. Голод и мор наступили в крепости. И тогда великий князь Андрей Александрович велел начать приступ.
В несколько дней русские ратники разрушили и подожгли укрепления, не ведая пощады, убивали шведов, и вскоре не осталось в живых ни одного защитника Ландскроны.
Взирая на пожар, слушая крики и вопли, князь Андрей Александрович говорил воеводе, боярину Ерёме:
– Очистив от свеев землю карелов, я привязал разгульных новгородцев к власти великого князя Владимирского, а будущей весной поклонюсь хану, и с его милостью Московское княжество ужмётся до того удела, каким оно было во времена, когда Даниил получил его от отца, Александра Ярославича.
За два года до того, как ходила низовая рать на шведскую крепость Ландскрону, из Киева через Чернигов, Брянск на Москву, а оттуда в стольный город Владимир прибыл последний поезд с книжной библиотекой митрополита.
Давно понял владыка Максим, что миновали времена Киевской Руси, настала пора Ростово-Суздальских княжеств Руси Залесской, что отсюда начнётся воссоединение русских уделов и освобождение Русской земли от ордынского ига. Потому и перенёс владыка митрополичий престол Русской православной церкви из Киева во Владимир.
С виду не жилец, Максим, высокий старик в обвисшей монашеской рясе на худом теле и чёрной бархатной скуфейке, прикрывающей редкий пушок на голове, несмотря на преклонные годы, сохранил на редкость здравый ум, трезвое суждение, а его мудрые глаза, казалось, замечали всё.
Андрей Александрович побаивался митрополита, а потому редко являлся к нему. Великому князю чудилось: владыка Максим едва дышит, однако лезет своим оком в самую душу, читает его сокровенные мысли о власти, которую обрёл, опираясь на татар.