Усобники

Тумасов Борис Евгеньевич

– Как поступим, Михайло Ярославич?

– Мыслю, надобно дозоры в степь слать и, коли Андрея с ордынцами обнаружат, закрыть татарам дорогу на Москве-реке, рубить, не ведая пощады, как дядька наш, великий князь Андрей Ярославич, на Клязьме бился, реку ордынцами запрудил. Покажем татарам, что русские гридни славу сохранили, а князья честь не растеряли. Сразимся, а там будь что будет.

Долго молчал Даниил Александрович, бороду теребил, виски тёр, наконец промолвил:

– Речь твоя хорошая, князь Михайло

Ярославич, и я с тобой на том стоять буду. Бог не выдаст — свинья не сожрёт, брат Михайло.

В глухую полночь ожили московские палаты князя Даниила. Зажглись свечи, и но скрипучим половицам в опочивальню Даниила Александровича прошагал боярин Стодол. Разбуженный шумом, князь одевался поспешно. Отрок подал тёплые сапоги на меху, и Даниил, натягивая их, спрашивал гридина:

– Отчего тревога, Герасим?

– Не ведаю, князь.

В опочивальню вступил Стодол, и Даниил повернулся к двери:

– Орда?

– Нет, княже, весть добрая.

– Сказывай, — облегчённо вздохнул князь.

– Дозор из степи: великий князь из Орды едет без татар. Бог смиловался над нами.

– Радость-то, радость, боярин. Шли гонца в Тверь.

– Да уж велел поднять гридина Олексу, одвуконь поскачет.

– Значит, не дал Тохта воинов! То-то огорчился брат Андрей! Поди, мыслил, как карать нас станет.

Расчесался костяным гребнем Даниил, бороду пригладил, потом вдруг спросил:

– А не прежде ли времени возрадовались? Ну как вслед за Андреем ордынцы нахлынут?

Посмотрел вопросительно на Стодола. Тот ответил неуверенно:

– Допрежь такого не бывало. Вспомни, княже, брат твой, князь Андрей, самолично водил татар. Вон как нагрянул с царевичем Дюденей на Дмитрия Александровича — поди, не запамятовал?

Даниил нахмурился. Он не любил напоминаний о прошлом, тем паче когда с Андреем заодно против Дмитрия стоял.

– Дай-то Бог, чтоб так оно было. Однако поберечься надобно. Ты, Стодол, дозоры со степи не снимай и дружину наготове держи.

Вошли Юрий с Иваном. Старший сказал:

– Кажись, пронесло грозу.

– Погоди ликовать, — осадил Даниил сына, — ордынцы коварны.

– Ужели коварней дядьки нашего?

– Господь воздаст ему, — ответил Даниил. — Всяк за свои действия ответ понесёт.

– Его люд сурово судит и по справедливости. А слово народа живуче, оно из поколения в поколение передаётся, — заметил Стодол.

– В крови тонет великий князь, — поддакнул Даниил.

Юрий хихикнул:

– Его грехи княгиня Анастасия отмаливает.

Иван посмотрел на брата осуждающе:

– Не тронь тётку, Юрий. От добра ль княгиня в монастырь удалилась?

– Иванова правда, — согласился князь, — у княгини Анастасии своя жизнь. — И уже Стодолу: — Проследи, чтоб Олекса не замешкался.

* * *

Дарья

вытащила из печи тлевшую головешку, вздула огонь и зажгла фитилёк плошки. Потом принялась собирать Олексу.

Из плотно укутанного холстиной берестяного короба извлекла хлебец, отрезала кусок сала, достала несколько луковиц, всё уложила в кожаную суму.

Со двора явился Олекса, сказал:

– Ты еды-то поменее клади, чай, тверичи не дадут помереть от голода.

– Аль до Твери есть не намерен? Угораздило же меня за гридина замуж пойти, сколь раз зарекалась. И чем ты мне приглянулся?

– А я гуслями тебя взял.

– Только и того.

– Поди, помнишь, я в Твери у князя пел. Ворочусь, сниму гусли со стены, потешу тебя, Дарьюшка… Ну, мне пора. — Заглянул в зыбку: — Марья на тебя, Дарьюшка, похожа. Красавица.

– Уж и скажешь! — рассыпалась в сладком смехе Дарья.

– Какая есть.

И, поцеловав жену, Олекса ушёл.

* * *

По снежному бездорожью гнал Олекса коней, пересаживаясь с одного на другого. А в Твери и передохнуть не дали, в обратный путь выпроводили.

Вёз Олекса грамоту князю Даниилу Александровичу от Михаила Ярославича, и писал тот: если и явятся ордынцы, то ждать их надо по теплу, когда оживёт степь и установятся дороги.

Всем известно — не любят ордынцы зимнюю степь. Покоится она под снегом, и от бескормицы падеж конский. Морозы и метели людей тоже не жалеют, особенно старых и хворых.

Уныло зимой в степи. Голодные волки к становищам близко подходят, воют тоскливо, скот режут и мало боятся человека. А весной, когда поднимется трава, татарин седлает отъевшегося на обильном пастбище коня и отправляется за добычей…

Скачет Олекса, и мысли скачут. О чём только не передумал он, а чаще всего Дарью вспоминал. Закроет глаза, и вот она с Марьей на руках. Увидел бы его дед Фома, то-то обрадовался бы! Как беспокоился он, что умрёт, а парнишка бездомным останется… Пошевелил Олекса губами, высчитал — получилось тому лет десять минуло. Как быстро летит время! А казалось, давно ли с дедом по миру хаживали?..

Уже под самой Москвой погода начала портиться, загудел ветер, повалил снег, да такой, что гридин сбился с дороги. На счастье, кони на избу наехали. Одна изба, и та в землю вросла, снегом засыпана и топится по-чёрному.

Олекса привязал под навесом коней, торбы с зерном на их морды надел, в избу вошёл. Под осевшей притолокой едва ли не вдвое согнулся. В избе лучина горит, старик, совсем белый, у огня сидит, гридину рад. Принялся выспрашивать, откуда и куда тот едет. Сказал Олекса, а старик опять с тем же вопросом. Понял гридин: глухой дед.