Успех

Гребнев Анатолий

— Как вы реагируете на эту просьбу, Зинаида Николаевна? — спросил Геннадий.

— Мотаю головой.

— Капризный ребенок, да? А вы что на это, Павел Афанасьевич?

— Еще раз ее прошу: «Останемся».

— Попросите!

— Останемся! — тоном капризного ребенка произнес Павлик.

И еще раз, уже совсем утрируя:

— Останемся!

В зале смеялись.

— Останемся! — в третий раз, ободряемый залом, произнес Павлик.

После репетиции, как обычно, толпились о раздевалке, спешили, начиналась другая жизнь, та, что, вероятно, и была жизнью: звонки по телефону, хозяйственные сумки, ожидание

кого-то, кто уже прошел или еще не выходил… Как всегда, мчался куда-то Олег Зуев. Впрочем, увидев Геннадия, он вовремя притормозил:

— Вы мне ничего не хотите сказать?

На что Геннадий только пожал плечами.

На что, в свою очередь, Олег сказал:

— Странно…

И удалился, потому что все-таки спешил.

Медленно одевалась Арсеньева. Полагалось, вероятно, подать ей пальто. Она смотрела на него. Ни слова — ни о чем. Оделась, кивнула, ушла.

Алла Сабурова была, напротив, весела и приветлива. Она шла к раздевалке в сопровождении администратора, Якова Гавриловича, оживленно болтая. На этот раз никто ее не ждал. Она навесила на плечо сумку, другую взяла в руку. Увидела Геннадия:

— Вы идете?

Вышли вдвоем на улицу. Пошли рядом.

— Вам помочь?

— Нет… А вообще-то можно.

Он взял у нее сумку. Пошли дальше.

— А почему мы не разговариваем? — спросила она.

— Не знаю. Я как-то не умею с вами…

— Я тоже, — сказала она. — Вам куда?

— Все равно. А вам?

— Мне — вон. В этот дом.

— А кто там у вас живет?

— Химчистка.

— Ну, до свиданья.

— До свиданья.

— «Что же тут прекрасного и светлого, я вас спрашиваю? О, что за дикая жизнь!.. Когда кончаю работу, бегу в театр или удить рыбу; тут бы и отдохнуть, забыться, ан — нет, в голове уже ворочается тяжелое чугунное ядро — новый сюжет…» — читал по бумажке Николай Князев.

Они сидели в комнате Геннадия, в 91 общежитии. Геннадий расположился на топчане, по-домашнему, в тренировочных брюках, в шлепанцах; Князев — за столом, со стаканом чая, тоже по-домашнему. И читал он интимно, не напрягаясь, как читают письмо. Но вот он остановился, поднял глаза в удивлении, словно только что постиг смысл прочитанного.

— Дальше, дальше, — сказал Геннадий.

И Князев продолжал:

— «… и уже тянет к столу, и надо спешить опять писать и писать. И так всегда, всегда, и нет мне покоя от самого себя, и я чувствую, что съедаю собственную жизнь, что для меда, который я отдаю кому-то в пространство, я обираю пыль с лучших своих цветов, рву самые цветы и топчу их корни. Разве я не сумасшедший?..»

Он замолк и уставился на Геннадия.

— Это же «Чайка», Тригорин!

— Да.

— Я думаю: что-то знакомое!.. Но это же… это же играет Павлик!

— Да. Но я подумал: что, если вам репетировать в очередь?

— Как? Нет, Геннадий, как вас по отчеству. Нет! — решительно сказал Князев.

— Это ваша роль.

— Эта роль не моя.

— Ваша. Я хочу, чтобы он был красивым человеком. Вы верно прочитали. Это пьеса о красивых людях, вот в чем секрет.

— Я вам повторяю: эта роль — не моя. — сказал с неприязнью Князев. — Эта роль — Павла Платонова. Вы слышите меня?

— Я-то вас слышу, вы меня не слышите. Я хочу попробовать другое решение. Этот человек должен вызывать сочувствие.

Это вы и я, понимаете? В каждом из нас — Тригорин.

— Геннадий, как вас… — Князев поднялся. — Я не буду играть в очередь с Павликом, а тем более вместо него. Гуд бай!

— Какой вы скучный человек, — сказал с грустью Геннадий. — Я говорю с вами о работе, о роли, а вы о чем? Подумайте, пожалуйста. До свиданья…

В пустом зрительном зале гремел вальс — пробовали музыку к спектаклю. Геннадий со сцены, задрав голову, подавал знаки в радиобудку. Музыку вырубили, поставили другую — опять вальс, и еще в третий раз вальс, уже совсем иной, грустный.

На этом, кажется, остановились. Геннадий махнул радисту и прошел в глубину амфитеатра, в последние ряды. Здесь его ждал Павлик Платонов.

— Павел Афанасьевич, о чем я хотел поговорить, — сказал, подсаживаясь к нему, Геннадий. — Кстати, как вам вальс, последний?

— Хороший.

— Это Сибелиус. Замечательный вальс. Будет у нас в четвертом акте… Павел Афанасьевич, я думаю, признаться, уже о следующей работе. Как ваше настроение?

— В смысле? — спросил Павлик.

— Будем делать с вами «Сирано»?

— Ну почему же, — несколько растерялся Павлик. — А собственно…

— Вы ведь его играли, правда? Но это нам не помешает. И возраст ваш, я думаю, не помеха. Он, в конце концов, не мальчик. Сделаем Сирано совершенно нового, не будем клеить нос, будем играть его, а не показывать впрямую, как физическое уродство. Не в этом же суть, верно? В общем, учите роль. Это ваше дело на все сто процентов. А жена ваша как… сыграет Роксану?

— Нет, — сказал Павлик.

— Почему?

— Потому что Роксана красивая, а моя жена не блещет красотой… Ну неважно. Что дальше? — вдруг спросил Павлик.

Появилась Нюся:

— Вы здесь?

Павлик остановил ее:

— Подожди меня там, внизу.

— Я пока заказ возьму, — сказала Нюся. — Деньги у тебя.

Павлик протянул ей кошелек. И стал пристально смотреть па Геннадия.

— Как я понимаю, ваше предложение насчет Сирано, — произнес он не сразу, — это, так сказать, первая половина разговора?

Геннадий промолчал.

— Но мы вполне можем се опустить, — продолжал Павлик. — Это совсем не обязательно. Я ведь от вас не требую никакой компенсации за роль Тригорина, которую вы хотите у меня отобрать… Я забыл вас предупредить, я ведь это самое… иногда читаю мысли… Как это теперь называется, модное такое слово. В общем, отгадываю… Странно только, что вы ко мне — с таким сложным подходом. Даже Роксану отдаете моей Нюсс. Просто благородный поступок с вашей стороны.

Опять включили музыку — нашли новый вальс. Геннадий направился к просцениуму, замахал рукой:

— Нет-нет! Оставим тот!

Павлик сидел на прежнем месте, вдруг сразу постаревший, без мальчишества и актерства, человек пожилого возраста, вероятнее всего, седой, а не просто светловолосый, каким он казался.

— Вот что, — сказал он Геннадию. — Не хочется вас просить, но обстоятельства, как говорится, сильнее нас… В общем, так: я заболеваю с завтрашнего дня, беру больничный — сердце там, печенка… Это и для вас будет удобнее, ну и для меня само собой, поскольку юбилей в январе… Договорились так?.. Нюська! — позвал он жену, услышав ее шаги. — Где ты там? Иди сюда!