Успех

Гребнев Анатолий

И поднялся ей навстречу.

— Послушай, что нам с тобой предлагают! Можно ей сказать, Геннадий Максимович? — Прежний Павлик, веселый, громогласный, простирал руку к своей Нюсе. — Нам с тобой предлагают «Сирано»! Ты — Роксана! Ну-ка! Да стань же рядом, брось свою авоську. Роксана с авоськами не ходила!

И он продекламировал на весь зал:

Пусть лучше беден я, пускай я буду нищим, — Довольствуюсь своим убогим

я жилищем: Я в нем не уступлю, поверь, и королю, Я в нем дышу, живу, пишу, творю, люблю!

— Мама! Всё прекрасно! — говорил Геннадий, прижав к уху трубку в тесной кабине междугороднего автомата. — У нас тут снег, не знаю почему! Да вот только что выпал! Да нет, на мне же свитер, тепло, жарко! Язва не мучит, ничего не мучит! А ты-то как? Послушай, у меня туг получается несколько выходных подряд, так что не исключено, что приеду! Мне никто не звонил? Никто? Ну ладно. Всё, мамочка, у меня последняя монетка…

Он вышел на улицу с улыбкой, еще не успевшей сойти с лица. Поднял воротник, закрываясь от снега. Пошел к остановке автобуса.

И вместе с Нюсей — Роксаной, сцепив пальцы, гордо воздев руки — ее и свою, — удалился…

В знакомой «стекляшке» была на этот раз компания военных — все как один лейтенанты, в новеньких мундирах, видно, только что из училища. И, как всегда, студенты с сумками и книжками. И опять девушка с седой челкой, одна. Геннадий с подносом в руках направился к ее столику.

Они поздоровались.

Потом молча ели, сидя друг против друга.

Потом девушка спросила:

— У вас неприятности?

— Это у меня всегда такой мрачный вид, — сказал Геннадий, поглядев па нее. — А вы тут где-то работаете поблизости?

— Поблизости. Учусь. А вы?

— Я тут, напротив.

Девушка посмотрела на улицу.

— Что, в милиции?

— В театре.

— В театре? — Она удивилась. — А почему я вас не видела никогда? — И опять удивилась. — А что же вы такой мрачный? В театре! У вас должно быть знаете какое лицо!

— Какое?

— Это же так прекрасно! Разве нет? — она смотрела вопросительно. — Или это так кажется со стороны? — И сама же заключила: — А вы смотрите со стороны. Что?

Геннадий засмеялся.

— Вы очень молоды и очень добры.

Она на секунду нахмурилась, припоминая. Потом губы се дрогнули в улыбке. Она ответила:

— Жребий людей различен. Одни едва влачат свое скучное, незаметное существование, другим же, как, например, вам… вы один из миллиона…

Они хмыкнули оба, глядя друг па друга. Потом девушка взяла свою сумку и поднялась.

Мело. Начиналась зима.

Он шел от раздевалки в закулисную часть и оттуда на сцепу в сопровождении помрежа Гали.

— Заболел, — говорила Галя. — Приступ сердечный. Вот только утром. Жена звонила, Нюся…

— А где она?

— С ним, очевидно.

— Как с ним?

Вы ей назначали на сегодня репетицию?

— Она с ним, Геннадий Максимович, — повторила Галя.

— А кто есть из актеров?

— Пока никого. Зуев Олег здесь где-то, я видела.

— Зуева не надо. Отпустите его.

— Как отпустить?

— Отпустите. — Они сошли со сцены в зал. — А где же ваш народ?

— Я же вам говорю: еще рано, — обиделась Галя. — Без двадцати. Ваши спешат, наверно.

Он отпустил ее, остался в зале один. Раздался голос через динамик:

— Геннадий Максимович, послушайте! Еще такой вариант!

И невидимый радист, уже тут как тут на своем посту, включил на полную мощность очередной вальс.

Геннадий сидел в глубине амфитеатра, один в пустом зале, уставившись на пустую сцену. Гремела музыка.

Из комнаты номер одиннадцать никто не отзывался. Геннадий стучал, потом попробовал дверь — она легко поддалась-комната Павлика оказалась незапертой. В ней не было никого.

Подошел сосед, пожилой актер:

— Так его увезли. Скорая приезжала.

— Как скорая? Когда? Вы что, серьезно?.. — оторопел Геннадий. — А почему же…

— Что, дверь? Так не закрыли, не успели, наверно… Да тут все свои, нестрашно…

Геннадий вернулся к себе.

Минуту-другую он сидел, подперев подбородок.

Потом обернулся устало: в дверь стучали.

— Кто? Войдите!

Вошел Олег Зуев.

Геннадий смотрел на него в ожидании.

— Нам надо выяснить отношения, — сказал Олег, стоя на пороге.

— Ты думаешь? Ну, давай, — вяло отозвался Геннадий.

— Я ведь пришел бить тебе морду.

— Это, брат, опасно, — сказал Геннадий. — Садись. Раздевайся, если хочешь. Тут жарко, стали топить.

— Так ты ничего не хочешь мне сказать?

— О чем?

— Ты решил от меня избавиться?

— Еще не решил. Думаю, — сказал Геннадий.

— Чем же я тебя не устраиваю, а? — спросил Олег, сделав наконец шаг от двери, но так и не присел, продолжая стоять. — Тем, что я живу своей жизнью, а не твоей? У меня друзья, у тебя их нет и не будет! Тебе нужны единомышленники в искусстве, ты художник! Художник! Купи себе холст и краски, но нет, тебе нужны живые люди, которых ты бы выдавливал как тюбики на свои полотна! Посмотри на себя, на кого ты похож. Ни радости, ни любви человеческой. Художник с лицом убийцы!

Речь эту он, наверно, не раз повторял про себя, прежде чем выпалить ее здесь, в этой комнате. Он стоял, тяжело дыша, вспотев от жары и ненависти.

— Видишь, ты как, оказывается, умеешь, — сказал холодно Геннадий. — Вот где темперамент. А на сцене пустой. Смотришь на часы.

— Смотрю на часы, потому что спешу, да. Я спешу жить. И кто сказал, что моя жизнь хуже твоей или она менее нравственна, чем твоя! Ты такой же деловой человек, ничуть не лучше, и у тебя тоже корысть, ну, может, не та, что у других. Не модные пиджаки, а модные спектакли, вся разница.