Успокой моё сердце
Шрифт:
– Я никогда не прощу ей, - взявшийся бог знает откуда, наполненный ненавистью и ядом хрипловатый баритон заставляет парочку мурашек пробежаться по моей коже. Скрежет зубов прекрасно дополняет впечатление.
– Что не простишь?
– Что сожгла его, - пальцы, лежащие возле груди Джерри, сжимаются до белизны костяшек. Туго натянутая кожа вот-вот порвется. Меня буквально опаливает яростью, вырвавшейся из Эдварда наружу.
И одновременно с тем дыхание перехватывает.
«Сожгла» - не имеет другого смысла. Он здесь только один…
– Сожгла?.. –
– В тот вечер я был у Розали, - будто бы не слыша меня, стиснув зубы и не скрывая злобы, сочащейся из произнесенных слов, продолжает Эдвард, - мне нужна была разрядка после недели воздержания прежде, чем я вернусь к нему…
Не перебиваю, внимательно слушая. Пальцы подрагивают от предвкушения того, что услышу. От осознания полной истории событий. Секс – только начало. На него – плевать.
– Эта тварь сказала, что доложила б… Ирине о наших встречах. Дождалась удобного момента к двум ночи, чтобы рассказать - он со свистом втягивает воздух, чуть громче произнося последнее слово, и я впервые радуюсь, что он дал Джерри снотворное. Теперь, по крайней мере, нет возможности потревожить его сон.
– …Ей спас жизнь только тот утюг, которым она сломала мне руку, - на губах Каллена сияет самый настоящий оскал, а на лбу пролегают глубокие морщины,- пятисекундное промедление, и я бы её задушил там же…
У меня пересыхает во рту от его тона. Мурашек становится в разы больше.
– Она что, из-за мести?.. – голос садится, а пальцы начинают подрагивать даже под простыней.
– Из-за ревности!
– не сдерживаясь, рявкает Эдвард.
Боязно оглядываюсь на Джерри, но, вспомнив про лекарство, успокаиваюсь. В порядке.
– Но какова цена за прелюбодеяние? – боже, да у него почти безумный вид. Распаляясь все больше с каждым словом, краснея, мужчина продолжает говорить, и мне кажется, перестает замечать все то, что нас окружает. Перемещается туда… к ней. – Как может мать тронуть ребенка? Своего ребенка?!
– Эдвард… - с сожалением шепчу, боязливо погладив его крепко сжатый кулак.
– Она надела то красное платье, в котором вышла замуж. Надела большую часть своих украшений. Уложила волосы… - его начинает трясти, и дрожь, словно по невидимому проводу, передается и мне. Пульсирующие вены – на шее, у висков, - усиливают впечатление.
Прикусываю губу почти до крови, цепенея от ужаса. От того, что уже слышала и что будет дальше.
– Ирина отвела его в нашу спальню. Заперлась там и подожгла комнату, - теперь Эдвард говорит монотонным голосом из фильма ужасов. Устрашающим и спокойным одновременно. Прикрывает глаза, часто и хрипло вдыхая. Под кожей так и ходят желваки, а губы, сжавшиеся в невидимую тонкую полоску, подрагивают. – В предсмертной записке было сказано, что я получил то, что заслуживаю.
В спальне воцаряется тишина. Он ждет моей реакции. Я должна сказать… а что? Что на такое можно сказать? Ничего, кроме безумного ужаса,
За мучения Джерома. За боль Эдварда. За все то, что им пришлось пережить после…
…Кажется, я готова пойти на убийство.
– Я ненавижу её больше всех на свете, - произносит Каллен в такт моим мыслям. С точностью попадания до единого слова.
Вздыхает, стремясь досказать. Не прерываю его.
Я дослушаю. Чего бы это ни стоило.
– Когда дверь выломали, я уже был в доме. Джером… лежал на полу, - вся его спесь тут же спадает. Весь гнев, вся ярость, все безумие, дрожь – улетучивается за мгновенье. Ничего, кроме адской муки, кроме помешательства от боли, на лице не остается. Малахиты потухают, наполняясь, как недавно и другие, маленькие, прозрачной пеленой…
– Он безостановочно плакал, - Эдвард зажмуривается, притянув к себе сына так близко, как это только возможно, - тихонько звал на помощь… А когда увидел меня и протянул руки…
Мотает головой, издавая стон. Давится ненужным воздухом.
Не дожидаясь просьбы, придвигаюсь ближе. Беру его лицо в свои ладони, наглядно показывая, что я здесь. И что все закончилось, каким бы страшным ни было.
– Черт, Белла - бормочет мужчина, обвивая меня свободной рукой за талию, сжимает крепко, до синяков, но это не имеет никакого значения, - они были… спалены. Сожжены до мяса! Он весь был сожжен…
Я представляю себе эту картину и не могу удержаться от всхлипа. Не могу даже вообразить, что бы почувствовала, окажись там на самом деле. Увидь Джерома с…
Черт!
– Я не знал, как унести его оттуда. Каждое движение сопровождалось жуткой болью… – маленькая прозрачная капелька касается моих пальцев, выдавая мужчину. Выгибаюсь, приподнявшись на локте и, миновав Джерома, целую его в лоб.
– Ш-ш-ш, мой хороший.
Каллен ненадолго замолкает. Я глажу его, пока мужчина успокаивает дыхание, ни на миг не отрывая пальцев от кожи.
– Мне никогда не было так страшно, как когда я смотрел на него в операционной, - шепчет он, прервав тишину. Громко прочищает горло, маскируя всхлип. – Они сказали мне, что с такими ожогами десять процентов «за» – максимальный предел, да и смерть куда лучше реабилитационного периода…
Всем естеством чувствую, что он рассчитывает на понимание. И на что-то большее, чем «я здесь».
– Мне так жаль, Эдвард… я знаю, я вижу, как… мне так жаль, - проглатываю собственные слезы, качая головой из стороны в сторону, как болванчик. Смотрю прямо в малахитовые глаза. Не отпускаю их.
Мы вместе. Мы справимся. Он больше не один.
– Позже было не лучше… Он провел в клинике… восемь месяцев! ВОСЕМЬ МЕСЯЦЕВ! – вскрикивает. Не сдерживается.
– Это ужасно, - поджимаю губы, дабы не разрыдаться, взглянув на моего ангела. Расслаблено спящего сейчас, тихонько посапывающего. Я многое представляла, но такое - нет. Такое в принципе нельзя представить. Сколько же он пережил?.. Сколько они пережили…