Успокой моё сердце
Шрифт:
Ему приходится признать, что такие слова немного утешают. По крайней мере, до смерти усталое выражение лица сменяется чуть более радостным, беззаботным. Улыбка, хоть и маленькая, хоть и едва заметная, но теперь искренняя.
Не говоря ни слова, Эдвард поворачивает голову, целуя мои волосы. Не отпускает от себя, глядя куда-то поверх моей макушки, на горы, небо и землю. Ангары аэропорта – как американского, так и чилийского, уже давно позади.
До машины остается около ста метров – наш проводник уже там, его цветочная рубашка недвусмысленно выглядывает
– «Ауди»?..
Вопрос Эдварда, так и не получивший ни ответа, ни завершения, прерывается тихоньким вздохом. Джером, ворочаясь в папиных руках, жмурится, стараясь заставить себя открыть глазки. Солнечный свет малышу, только-только покинувшему теплую темноту, явно не по вкусу.
Мужчина, мне кажется, затаивает дыхание, наблюдая за сыном. Идет точно медленнее, боясь выдать себя преждевременно.
Я посылаю встревоженным малахитам ободряющий взгляд, нежно глядя на просыпающегося ангела. Будем надеяться, сегодня, чтобы уснуть, никакие таблетки ему не понадобятся.
Наконец, драгоценные камушки покидают свой плен, являясь нам обоим на обозрение. Сонные и уставшие, несмотря на такое долгое время пребывания в царстве Морфея, они выглядят истинно детскими. И пока ничего, кроме нелюбви к яркому солнцу, внутри не наблюдается.
– Джерри, - аккуратно поправляю немного сползший рукав его кофты, мягко улыбнувшись.
Недовольно насупившись, малыш отмахивается от ненужных, неизвестных прикосновений, изворачиваясь на своем новом месте так, чтобы спрятаться и от них, и от солнца. И ему удается. Зарывшись личиком в белую рубашку отца, Джером, кажется, чувствует себя вполне комфортно. Ладошки, заканчивая с бездельем, обвиваются вокруг папиной шеи, а смешно вытянутые розоватые губки запечатлевают на коже легонький поцелуй.
Настроение Эдварда стремительно поднимается. Практически взлетает к верхней планке, прогоняя прочь и усталость, и настороженность. Восторг – вот чем сияют его глаза.
– Доброе утро, сыночек, - ласковым, мелодичным и донельзя любящим голосом зовет он, приподняв мальчика чуть выше, чтобы поцеловать розовую щечку.
И сначала Джерри явно не имеет ничего против. Довольно хмыкнув, он лишь крепче обвивается вокруг папы. Маленькие пальчики даже гладят ворот его наряда…
Но затем все меняется. Видимо, вместе с ходом мыслей белокурого создания. Задержав дыхание на половине вздоха, Джером резко, как от огня, отстраняется. Вздрагивает, прикусив, едва ли не до крови, губы. Мгновенье назад искрившиеся радостью и спокойствием маленькие глазки наполняются слезами, а губки, уже поджатые, белеют.
Почти то же самое, едва ли не зеркально, происходит с Эдвардом. Только у него, помимо всего прочего, ещё четко прорисовываются на лбу глубокие, знакомые мне линии.
– Джерри, это я, - будто бы мальчик не понял, не услышал, шепчет он, насилу сдерживая прежний тон, - что случилось?..
Страшное… страшное случилось…
Испуганно сжавшись, Джером огромными от испытываемого ужаса глазами смотрит вокруг, ища меня. Знаю, что меня – больше некого.
И заметив,
– Мама…
– Мама здесь, - в бархатном баритоне, сменяя растерянность и тревогу, появляется сталь – все за ту же единую секунду, - в машине будешь сидеть с ней.
Джером всхлипывает, упрямо качая головой. Такой поворот событий ему не по вкусу.
– Мама… хочу!
– В машине, - прерывая его и одновременно с тем предупреждающе взглянув на меня, отрезает Каллен. Двигается быстрее – я едва поспеваю.
С остервенением, с трудом сдерживая всю свою силу, распахивает дверь.
С трудом дождавшись момента, когда можно покинуть нежеланные объятья, Джером поспешно, крупно дрожа, перебирается на сиденье. Я сажусь следом, и он тут же, буквально за секунду, оказывается на моих коленях. Прячется от Эдварда, низко опустив голову и глотая слезы. Бормочет только лишь «мама» бессчетное количество раз.
Садиться к нам, хоть сзади и полно места, Каллен не намерен. Сразу же, без лишних объяснений, все ещё пылая всколыхнувшимся гневом, занимает переднее сиденье.
Короткой испанской реплики вполне хватает, чтобы Пауло активировал зажигание.
*
Закат на побережье всегда очень красив, но сегодня – особенно. Есть что-то загадочное, что-то невыразимо прекрасное в ярко-алом солнце, прячущемся за водной гладью. Его огненный круг, послушно исполняя свою роль, опускается все ниже и ниже, постепенно пропадая из поля зрения. Маленькие облачка, плывущие над ним, будто бы желают спокойной ночи небесному светилу. Они и сами уже полупрозрачные – устали. Да и вокруг все затихает – та птичка, что день напролет пела где-то в кустах перед домом, умолкла.
Оглядываюсь назад, на дом, немного поежившись от прохладного ветерка. Джером спит, верно? Внутри не слышно ни звука, да и снаружи, как помнится, легко понять, происходит что-то в спальне или нет. Спит. Все в порядке.
Мне пришлось три раза, с начала и до конца, рассказать ему историю о Маленьком принце. Свернувшись клубком вокруг подушки, затаившись, несмотря на достаточно теплую ночь, под одеялом, малыш отказывался закрывать глаза. Его более-менее пригодного для сна расслабления удалось добиться лишь через час после нужного времени.
Впрочем, это не важно. Важно лишь то, что он все-таки заснул – без лекарств, без таблеток. А это уже очень много значит в сравнении с предыдущей ночью.
…Солнце почти село. Уже больше половины его круга спряталось, скрывшись под покрывалом из волн. Но оставшаяся часть привлекает внимание не только тем, что знаменует собой окончание очередного длинного дня, наполненного горечью и непониманием, но и тем, что на его фоне внезапно прорисовывается человеческая фигура. Прямо на песке, как раз напротив небесного светила, возле самой воды. Крохотные волны, пенясь, к своему неудовольствию, натыкаются на преграду в виде босых ног.