Утешительная партия игры в петанк
Шрифт:
Не рассказ о ее жизни так поразил его, а то, что она сказала, обращаясь к его тени.
Может быть, он никогда туда не вернется, никогда не попрощается с ней, не узнает, успел ли Самюэль натренировать осла, и не услышит голоса Недры, но совершенно очевидно одно: что и уехать оттуда он тоже уже не сможет.
Отныне, где бы он ни был и чем бы ни занимался, он будет с ними, будет идти вперед с открытыми ладонями.
Анук было глубоко наплевать, где разлагаться: здесь или там. Ей и вообще было плевать на все, кроме того, что она только что ему подарила, а у себя отобрала.
Говоря словами Кейт, ему ведь все равно
Вот он, его главный приз, спрятанный под паштетами и колбасой.
В таком лирическо-колбасном настроении просмотрел мейлы и принялся за работу.
Через несколько минут встал и подошел к стеллажу.
Отыскал словарь красок и цветов.
Одна мысль не давала ему покоя еще с того, первого костра…
Венецианский: цвет волос с оттенками «красного дерева». Краска: венецианский белый — Бледность подчеркивает красоту златокудрых венецианских красавиц.
Так он и думал…
Заодно посмотрел в словаре, что такое «шамберьер».
Ты прав, дорогой, — никуда ты оттуда не уехал…
Пожал плечами и уже всерьез взялся за работу. Сплошные проблемы. Ерунда! Теперь у него под рукой «Длинный хлыст для дрессировки лошадей в цирке и на манеже».
До семи вечера занимался делами, потом отдал машину и отправился домой пешком.
Надеялся кого-нибудь там обнаружить… Оба автоответчика, которых он об этом спросил, ответить ему ничего не смогли.
Все еще напряженный, шел по улице Патриархов.
Проголодался и мечтал услышать звон колокола вдалеке…
3
— Не целую, я сделала себе маску, — предупредила она его, едва шевеля губами. — Ты не представляешь, как я устала… Все выходные с этими истеричками-кореянками… Пожалуй, приму ванну и лягу спать…
— Ужинать не будешь?
— Нет. Пришлось тащиться в «Риц» [251] и я переела. А как ты? Все в порядке?
Не подняла головы. Растянулась на диване, листала американский Vogue.
— Ты только посмотри, какая пошлятина…
Нет, Шарлю вовсе не хотелось смотреть.
— А где Матильда?
— У подруги…
Схватился за ручку двери и неожиданно… впал в уныние.
Стоял на пороге кухни, спроектированной специально для них одним приятелем Лоранс, дизайнером, творцом пространств, криэйтером объемов, специалистом по свету и прочей ерунде.
251
Знаменитый парижский отель на Вандомской площади.
Фасады из светлого клена, широкие хромированные пилястры, доломитовая столешница с врезанной мойкой, раздвижные дверцы, встроенный холодильник, плита, духовка, вся техника от Miele, вытяжка, кофемашина, винный бар, пароварка, ну и все, что полагается.
О да. Она была хороша…
Правильная, светлая, чистая. Красиво, как в морге.
Проблема лишь в том, что есть было нечего… Дверца холодильника забита баночками с кремами, пенками, сливками и молочком, но, увы, не с лугов Изиньи…
252
La Prairie — буквально: луг, прерия (фр.) — дорогой крем швейцарского производства.
Правда Матильда завтра улетает… А это она задавала ритм тому немногому, что здесь все еще жарили и варили… Лоранс готовила только для гостей, но гости похоже все перевелись из-за непредсказуемого графика ее работы и его постоянных командировок…
Теперь все сводилось к оплате счетов…
Но поскольку он только что твердо решил не печалиться больше о всякой ерунде, то достал свежий номер Moniteur [253] и пошел ей сказать, что перекусит в ближайшем кафе.
253
Профессиональный журнал архитекторов и строителей.
— Постой… — сморщилась маска, — а что это с тобой стряслось?
Наверное, вид у него был удивленный, потому что она добавила:
— Ты подрался?
— А… Ты об этом?
Это было так давно… В другой жизни.
— Да нет, я… На дверь налетел…
— Ужас какой!
— О… Бывает и хуже…
— Я про голову!
— Аа…
— Ты уверен, что все в порядке? Вид у тебя странный…
— Я голоден… Ты идешь со мной?
— Нет. Я же тебе сказала, что с ног валюсь…
Пролистал свой еженедельный «молитвенник», смакуя антрекот, и заказал еще одно пиво, чтобы доесть картошку «фри», размокшую под беарнским соусом. Ел с удовольствием и с интересом, как-то п-новому, взглянул на страницы тендеров. Усталость как рукой сняло — то ли у Алексиса выспался, то ли в Ле Веспери.
Попросил кофе и встал, чтобы купить пачку сигарет.
Но перед кассой повернул обратно.
Из солидарности.
Больше не курить — всего лишь способ запутать самого себя в причинах своей тоски. Больше не курить, это как клин клином вышибают.
(Мысль не его.)
Сел, повертел в руке кусочек сахара, подковырнув ногтем белую обертку, подумал: что она делает в этот момент?
Без двадцати десять…
Наверное, они еще за столом? Или ужинают на улице? Так ли сегодня тепло, как было вчера? Нашли ли девчушки достойный аквариум для мсье Блопа? И в каком состоянии нынче, после ночевки старших, помещение для седел, остались бы довольны братья-аристократы, вернись они, скажем, из ссылки? Закрыт ли въезд на луг? А Большой пес — опять в изножье их nanny?
А что она?
Сидит у камина? Читает? Мечтает? Если да, то о чем? Думает ли она о…
Последний вопрос оставил незаконченным. Больше полугода сражался с призраками, только что смолотил гору картошки, чтобы наверстать время и отпустить ремень, и больше не хотел терять из виду свой главный приз.
Он не чувствовал усталости. Обвел карандашом два-три проекта, которые показались ему интересными, вспомнил о деле чрезвычайной важности: должен найти барсука в Нью-Йорке, ее фамилии он не знает, но уверен, что если напишет «Мадмуазель Кейт, Ле Веспери», почтальон найдет и вручит ей ее крем.