Утешительная партия игры в петанк
Шрифт:
Последовало длинное разъяснение, что такое жертвоприношение, с цитатами из элегий Тибулла и прочей братии в качестве иллюстративного материала, но я его уже не слушала. Я смотрела на его отражение в медном тазу и думала, как мне повезло, что моим отцом был такой деликатный человек…
Потому что, видишь ли, понятие жертвоприношения весьма относительно…
Take it easy, Dad, — успокоила я его, ты же знаешь, there is no sacrifice at all… [243] Ну давай… не отвлекайся, а то у тебя подгорит…
243
Не
Встала, вздыхая:
— Вот. Теперь все. И делайте что хотите, но я пошла спать…
Взяла у него из рук поднос и пошла в кухню.
— Невероятно, — сказал он, — как у вас из всего получаются истории, причем, такие красивые…
— Да ведь все вокруг это сплошные истории, Шарль… Всегда и для всех… Только вот слушателей не найти…
Она сказала ему: последняя комната, в конце коридора. В этой маленькой мансарде, как недавно у Матильды, Шарль долго рассматривал стены. Его внимание привлекла одна фотография. Она была приколота кнопкой над кроватью, там, где обычно вешают распятие, и улыбающиеся на ней мужчина и женщина окончательно добили его.
Эллен выглядела именно такой, какой описывала Кейт: лучистой… Пьер целовал ее в щеку, держа на руке маленького спящего мальчика.
Он сел на край кровати, опустил голову и скрестил руки.
Ну и поездка…
Никогда в жизни он не чувствовал такой разницы во времени… На сей раз это его не тяготило, просто… он совсем потерялся.
Анук…
Ну что же это за чертовщина, Анук?
И почему ты ушла, ты, тогда как все эти люди, которых бы ты наверняка полюбила, выбивались из сил, чтобы выжить?
Почему ты не приходила к ней чаще? А ведь нам ты сто раз повторяла, что надо просто жить и ты обязательно встретишь свою настоящую семью…
И что же? Этот дом — он для тебя… И эта красивая девушка тоже… Она бы утешила тебя за того, другого…
И почему я тебе так и не позвонил? Столько работал все эти годы, но после меня ничего не останется… То единственно важное, что было во мне заложено, что привело меня в эту комнатушку, именно это заслуживало всего моего внимания, а я растоптал все это своим эгоизмом, да всякими тендерами… К тому же в большинстве проигранными… Нет, я не занимаюсь самобичеванием, ты это ненавидела, просто я…
Вздрогнул. Его руки коснулась кошка.
На стене туалета обнаружил текст, написанный Кейт, цитата из Э. М. Форстера на языке оригинала:
«I believe in aristocracy, though… Однако я верю в аристократию. Если, конечно, это слово соответствует своему содержанию и если демократ может им пользоваться. Я говорю не об аристократии власти, основанной на положении и влиянии в обществе, но о людях отзывчивых, скромных и отважных. В каждой нации есть такие люди, во всех классах и во всех возрастах, и когда они встречаются, чувствуется, что они заодно. В них — истинная преемственность человечества, единственная вечная победа нашей чудной расы над жестокостью и хаосом.
Тысячи из них погибают в неизвестности; лишь немногие достигают славы. Они прислушиваются к ближним, как к самим себе, они отзывчивы, но не делают из этого подвига, не щеголяют своей смелостью, а просто готовы перенести любые лишения. И кроме того… they can take a joke… Они не лишены чувства юмора». [244]
Мда,
244
Эдвард Морган Форстер (1879–1970), некоторое время близкий группе Блумсбери, цитируется его эссе «Два тоста за демократию» (1951).
Замок разрушен, но аристократия жива.
Сгорбленный, со спущенными штанами, почувствовал себя омерзительно.
Пока искал глазами туалетную бумагу, наткнулся на томик хокку.
Открыл наугад и прочел:
Тихо—тихо ползи,Улитка, по склону ФудзиВверх, до самых высот! [245]Улыбнулся, мысленно поблагодарил Кобаяси Исса за моральную поддержку и заснул в кровати подростка.
245
Кобаяси Исса (1763–1827) — японский поэт, великий мастер хайку. Перевод В. Марковой.
Встал на рассвете, выпустил собак на улицу, по дороге к машине, завернул к конюшне, чтобы застать первые лучи солнца на охристых стенах. Заглянул в окно, увидел спящих подростков, поехал в булочную и скупил там все свежие круассаны. Ну, то есть… то, что заспанная продавщица называла круассанами…
То, о чем любой парижанин сказал бы: «этих ваших изогнутых булочек».
Когда он вернулся, на кухне вкусно пахло кофе, а Кейт была в саду.
Шарль приготовил поднос и вышел к ней.
Она отложила секатор и подошла к нему босиком по росе, выглядела еще более помятой, чем булочница, призналась, что всю ночь не сомкнула глаз.
Слишком много воспоминаний…
Обхватила пальцами кружку, чтобы согреться.
Солнце встало в тишине. Ей больше нечего было сказать, а Шарлю слишком во многом надо было разобраться…
Дети, как кошки, пришли приласкаться к ней.
— Чем вы сегодня займетесь? — спросил он.
— Не знаю… — голос у нее был невеселый.
— А вы?
— У меня много работы…
— Могу себе представить… Мы совратили вас с пути истинного…
— Я бы так не сказал…
И поскольку в беседе их стали сквозить унылые нотки, добавил бодрым тоном:
— Я должен завтра лететь в Нью-Йорк, и в кои-то веке просто туристом… На вечер в честь одного старого архитектора, которого я очень люблю…
— Правда, вы летите в Нью-Йорк? — развеселилась она. — Какая удача! Если бы я могла вас попросить, но не знаю…
— Просите, Кейт, просите. Не стесняйтесь!
Она послала Недру принести что-то с ее ночного столика и, когда та вернулась, протянула Шарлю маленькую железную баночку с барсуком, нарисованным на крышке.
Badger.
Healing balm.