Утопия
Шрифт:
Алекс махнул рукой:
— Не прикидывайся, тебе все понятно… С одной стороны, милосерднее было бы того убийцу прикончить. С другой стороны… Пандему так легко управлять нами! Кем угодно! Даже мной. Потому что я не могу не спать, а он хозяин в моих снах. Одного сознания, что это может повториться… Что все мы ходим под этим молотом… Суперкошмар, индивидуально заточенный под мою — или твою — психику. Суперкошмар-сводящий-с-ума. И ты, и наши дети, и внуки… И Виталька, и Ромка,
— Это все, что ты хотел мне сказать?
— Да в общем-то все, — Алекс махнул рукой. — Раньше мне казалось, что ты тоже мужик. Тоже взрослый, упертый, мужик, одним словом. Когда ты лег под Пандема — я огорчился, честное слово…
Ким, почти не размахиваясь, ткнул его костяшками пальцев в челюсть. Алекс поперхнулся и сел, спиной ударившись о ствол; Ким шагнул к нему, чтобы бить дальше — и понял, что мышцы не слушаются. Онемели.
«Тебе самому будет стыдно вспомнить. Ты человек с волей, Кимка, стоп…»
Алекс потрогал лицо руками. Облизнул губы. Ему уже не больно, подумал Ким с сожалением.
«Какого черта, Пан?!»
— Скандалишь, — Алекс, все еще сидя, усмехнулся. — Давай-давай. Спроси кой о чем своего друга и покровителя.
— Заткнись, — сказал Ким.
— Ты еще вспомнишь мои слова, — Алекс поднялся. — Ты уже сейчас понимаешь, до чего я прав, понимаешь, но боишься признаться себе. А ты не бойся. Только если нас будет много, мы сможем с ним что-нибудь сделать.
Светлая щель между неплотно закрытыми шторами — контур раннего утра. Виталька Каманин проснулся в полшестого; кровать была двухэтажная, этажом ниже спал Ромка. Виталька свесил голову — брат действительно спал, беззвучно и как-то очень серьезно. Ромка все делал серьезно. Виталька привык.
Он посмотрел на часы и улегся снова. Ничего не вспоминалось: он не понимал, что его разбудило. Вчера была свадьба… Было весело… Все бесились… А в половине одиннадцатого мама отвезла их домой. И они легли спать. А сегодня воскресенье. Вот и все.
Нет, что-то еще было…
Он глубоко вздохнул — и вспомнил. Была лошадь. Он ездил на ней верхом, как в старом-старом фильме. Это было во сто крат лучше, чем на машине или на велосипеде. Солнце пробивалось сквозь ветки деревьев такими… полосами. И все вокруг смазывалось на скорости, во всяком случае ему казалось, что он не просто быстро едет — мчится, летит. Он наклонялся, чтобы ветки деревьев не хлестали по лицу… Ему казалось, что за ним гонятся, что он откуда-то вырвался, убежал и теперь за ним никто не может угнаться…
«Пандем?»
«Да?»
Виталька попытался сформулировать вопрос. Пандем учил его этому — внятно формулировать. Наверное, будь Виталька лет на десять старше, у него все равно бы ничего не получилось, поэтому он просто спросил:
— Почему я проснулся?
Он
«Может быть, ты перегулял вчера на свадьбе? Перебесился?»
Виталька подумал. Нет, он чувствовал, что дело не в этом. Вернее, не только в этом. Недаром Пандем ответил вопросом на вопрос. Пандем не врет.
— Нет. Мне показалось…
Виталька снова задумался.
Когда ему было пять лет, он вдруг открыл для себя, что старые люди умирают. Да, они уже очень старые, но они все равно хотят жить! И он, Виталька, когда-нибудь станет старым… А родители? Ведь мама с папой постареют гораздо раньше! Ему сделалось страшно — вот так же, на рассвете, — он заплакал в подушку и плакал, не переставая, пока Пандем ему объяснял, что он не умрет почти точно, и даже его родители, может быть, тоже не умрут. Потому что человечество расселится в космосе, перейдет на новый энергетический уровень, и тогда старение и смерть станут ненужным, отжившим законом природы. И Виталька заснул счастливый оттого, что смерти нет.
Почему он вспомнил то утро?
Ромки тогда не было. Кровать у Витальки была другая. Почему он вспомнил то утро?
Вчера, несясь на лошади, он ни о чем таком не думал. А во сне… Или в ту секунду, когда он просыпался… Ему подумалось: а все те люди, что скакали на лошадях до него? За ними гнались, чтобы убить… Или они сами гнались за кем-то… А ведь были еще те, что шли в бой… Они не боялись?
— Пандем… Они не боялись?
«Боялись».
— Тогда почему?
«Потому что преодолевали страх смерти».
Виталька прикрыл глаза. Ему увиделось: вот человек летит, склонившись к белой гриве, а за ним по пятам — всадники, желающие ему смерти. И еще он увидел: человек выходит навстречу врагу, а лицо у него сосредоточенное, как у Ромки. Он поднимает меч…
Виталька лежал, обхватив себя за плечи, и дышал часто-часто. Что-то внутри у него было… как будто прищепкой защемили где-то внутри, в сердце. Хотелось плакать. Но не грустно.
— Пандем!
«Да?»
— А я бы так мог?
«Думаю, мог бы. Ты ведь храбрый».
— Пандем! А… никто ведь не узнает, что я бы так мог.
«Почему? Вот ты пойдешь в бассейн и прыгнешь с вышки…»
— Это не то, Пандем, — сказал Виталька, еще подумав. И добавил по-взрослому: — Видишь ли… Ты, наверное, не поймешь.
«…Потому что воспитание — это тоже модификация. Ограничение свободы. Выработка желаемых реакций с помощью системы стимулов… А если речь идет о взрослом человеке с сильной волей? Экстремальное воспитание… Или запрограммировать его. Или убить на фиг, а уже детей его вырастить „правильно“… Ким, ты в самом деле хочешь слушать от меня все эти мозолистые банальности?»