Утраченная музыка
Шрифт:
— Маркиз слишком щепетилен, — донеслось с пола. — А то бы вы все равно проиграли.
«Зубастая дама! — подумал Ник. — Это не Катя. С ней еще придется повозиться».
— При чем тут щепетильность? Я любил Катю, а этому проходимцу нужны лишь твои деньги.
— Он не проходимец. У него родовой замок.
— Ты некультурен, Рой. Не узнал Каноссу. Сюда приполз Генрих VII просить прощения у папы Григория Гильдебранда. С таким же успехом он мог объявить своим владением Колизей,
— Бедный мальчик! Ему хотелось погордиться.
— Какая там гордость! Он хотел обдурить тебя. Деньги, Рой, ничего, кроме денег.
— Тогда зачем он ушел? — Голос заметно окреп. — Меня лишили чести, но не денег.
Как рационально! До чего же пластичен человек, особенно женщины. Эта жертва насилия уже нашла спасительную нить. Пусть маркиз подонок, пусть любит деньги, а не ее, лишь бы сохранить его при себе. Изменить тело человека куда легче, чем душу. Ваза упала, но не разбилась. Ник испытал невольное восхищение этой несгибаемой жизненной силой. «И все-таки я допеку тебя, двуполое диво!..»
— Бывает такое, Рой, чего не перешагнуть даже маркизу.
Он подошел к стене, с усилием снял зеркало в резной раме и поднес его Рою-Грейс.
Была короткая тишина, затем страшный задушенный крик. С тускловатой поверхности старинного зеркала сквозь распадающуюся женственность Грейс смотрел Рой. Как будто разорвалась маска, открыв истинное лицо.
— Пристрели меня! — послышалось с пола. — Я не хочу жить!
Ник молчал. Длинные пальцы шарили по полу и наткнулись на зубчатое донце разбившейся бутылки из-под шампанского. Пальцы схватили его и вонзили в горло. Выступили густые темные капли крови. С ремесленной старательностью пальцы принялись кромсать горло.
Ник вышел из холла. Смотреть на последние содрогания самоубийцы не хотелось.
Маркиз курил, несколько беспокойно поглядывая на удалую троицу, приводившую себя в порядок в другом конце прихожей. Они приняли душ и сейчас неторопливо одевались, причесывали влажные волосы, повязывали галстук, словно футболисты после изнурительной, но победной игры.
— Получите. — Ник протянул маркизу толстую пачку долларов.
Маркиз взял деньги, мимолетно взвесил пачку на узкой ладони и, не пересчитывая, спрятал в карман пиджака.
— Все о'кей! — сказал он.
— Тогда проваливайте.
— Если понадоблюсь…
— Не понадобитесь. Идите!
Маркиз поклонился, танцующей походкой жиголо пошел к двери и скрылся.
Ник повернулся к «футболистам». Как много у них работы, если они не узнали ни места, ни его самого. Он вручил каждому положенную мзду. Они не обладали ни навыком «маркиза», ни его воспитанностью и, послюнив большой
Ник смотрел в окно. Они весело уселись в старый приземистый «бьюик». Водитель включил чихнувший мотор. Тут же громадный грузовик, стоявший метрах в пятнадцати от «бьюика», двинулся вперед, рыча могучим двигателем. Он быстро нагнал «бьюик», подмял под себя, расплющив, как пустую консервную банку, и скрылся за поворотом.
С ними надо было кончать, а с теми, кто их раздавил, пусть разбирается общество, иначе начнется бесконечная чехарда: одни наемники будут уничтожать других.
Ник вышел через черный ход, его машина стояла на улице, безмятежной, как в книжке о счастливом детстве. Он поехал в город.
Через полчаса после его отъезда вилла запылала. Пожар спалил дотла тихое убежище двух любящих, ставшее гнездом зла.
Ник оставил машину на стоянке возле старого городского парка. Этот запущенный, заросший парк, уголок живой, трогательной природы в железобетонном мире почти лишенного растительности города, муниципалитет не раз собирался уничтожить, но неизменно отступал под дружным отпором пенсионеров, составлявших немалую и влиятельную часть городского населения. Наконец, признав свое поражение в борьбе с ностальгической памятью, городские власти отступились от парка, предоставив ему возвращаться в девственное состояние леса. В его неприбранных тенистых аллеях прогуливались или дремали на скамейках одни старики. Но в чаще находили приют молодые парочки, ищущие уединения. У Ника и Кати было свое любимое место — крошечная полянка, накрытая тенью огромного вяза. Здесь они впервые поцеловались. И сюда он продрался сквозь заросли бузины и шиповника. Городские шумы отсеклись, только зуммерил кузнечик в траве. На ветке боярышника сидела птичка с розовой грудкой и черноглазым милым лицом. Она не улетела, когда Ник вырвался из чащи, а, повернув головку, уставилась на него круглым, ничуть не испуганным глазом.
— Ты Катя? — спросил Ник.
Птичка не ответила, лишь повернула головку в другую сторону, не упуская Ника. Он видел себя в ее зрачке.
— Я это сделал, Катя, — сказал Ник и заплакал. — Теперь прощай.
Он вынул из кармана пистолет. Птичка вспорхнула и улетела.
Ник приставил ствол к виску, но не спустил курок. В воздухе что-то изменилось. Он наполнился забытым шумом, в котором были ритм и мелодия. Старый штраусовский вальс. Играл духовой оркестр пожарных-ветеранов в раковине посреди парка.
Ник извлек обойму, а пистолет зашвырнул в кусты. Он выбрался из зарослей и пошел к музыке.