Утреннее шоссе
Шрифт:
Наконец приехали.
Тут-то и началось мытарство… Кладбищенские стервятники – чтоб им ни дна ни покрышки! – поначалу не разрешили камень сгружать – документ, говорят, нужен. Может, этот камень ворованный. Шофер ругается – командировка у него, сроки… Бегала Антонина по начальству. Наконец сунула кому-то денег, сбросили камень. Оказывается, не там сбросили. Мастерская, в которой камень гранят, в другом месте находится – вот беда какая. Поехала туда. Там тоже документ требуют. Иначе – плати! Ну, заплатила. Осталось денег всего ничего. А камень доставлять с кладбища к мастерской тоже бесплатно не станут… Были у Антонины часы. Простые, правда. Но подарок Тимофея – дороже глаз… Решила отдать их временно
Ушла от них Антонина как побитая собака. Вместо бус на шее ветерок гулял. Время у прохожих спрашивала. В автобусе в самый уголок спряталась, чтобы контролер не ущучил. Слезы глотала. Приехала на кладбище под вечер. Нашла могилу Тимофея, упала как подстреленная. Волю слезам дала…
На другой день пришла в мастерскую. Глядит – камень как лежал, так и лежит. Успокоилась: хорошо, что не украли. А может, не успели – кто знает. Правда, какой-то охламон на него ведро поставил грязное. Убрала, вытерла. Ну а теперь уже все позади. Купила билет на поезд. В семь вечера уезжает…
Клямин слушал рассказ Антонины с волнением. Растревожила душу, чертова баба.
– А квитанцию взяла? – спросил он, выпрямляя затекшую ногу.
– Квитанцию?
– Ну, расписку какую. Что камень оставила.
Антонина недоуменно посмотрела на Клямина. Что это он? Ведь договорились они. Все видели, как бусы янтарные оставляла начальнику. Человек десять стояли глазели.
– Когда поезд, говоришь?
– В семь.
Клямин взглянул на часы. Без четверти пять.
– Ладно. Успеем. Только бы их с работы не сдуло. Знаю я эту публику. – Он включил двигатель, помедлил, соображая, каким путем быстрее проехать… Вспомнил о колпачке, прикрыл им зеленый огонек фонарика… Поехал.
– Ну и хитрец же ты, – усмехнулась Антонина. – Получается, что я законная пассажирка.
– Все дело в том, Антонина Прокофьевна, кто кого обманет. Скажем, те каменотесы с каждой буквы свою запятую сорвали…
– Буква – рупь, – согласилась Антонина. – Сто пятьдесят рублей насчитали.
– Ты что! Письмо на тот свет сочинила?
– Почему письмо? – обиделась Антонина. – Всех родственников, кто его помнит, по именам назвала.
Клямин усмехнулся:
– И лосей тоже?
– Каких лосей?
–
– Ты, Антон, не смейся. Бог накажет.
Клямин с размаху стукнул обеими руками по рулю:
– Да ты что! Елка лесная! Сама рассказывала, как эти родственнички к нему относились. Тянули все, что могли. А деверя еле уговорила камень погрузить…
Антонина притихла. Она наблюдала, как таксомотор заглатывал своей тупой пастью асфальт мостовой. Темно-серый и медлительный вдали, асфальт, приближаясь к радиатору, резко увеличивал скорость и как-то светлел.
– Ты, Антон, не понимаешь, – вздохнула Антонина. – Я не ради них. Я для него, для Тимофея. Он их любил, стервецов. Разве ему не радостно, что все опять соберутся? Пусть у могилы… Как же ты не понимаешь! Человек добром живет. Даже после смерти все с ним остается. А если памятник у него голый, без надписи почти, то нет разницы, жил человек или нет. Памятник-то от какого слова происходит? Память! Не понимаешь? Один ты вот и не понимаешь…
Антонина говорила тихо, ничуть не заботясь, какое впечатление ее слова произведут на Клямина, не обидят ли.
Участок, на котором разместилась гранильная мастерская, выглядел довольно уныло. Несколько чахлых деревьев у входа были покрыты седой каменной пылью. Ее не могли смыть даже зачастившие осенние дожди. Три цветных автомобильчика, что стояли на узкой бетонированной площадке, имели какой-то скорбный вид…
Клямин оставил таксомотор и направился к проходной. Антонина шла за ним.
Двор мастерской был завален плитами, трубами, колотым гранитом. Торчали какие-то механизмы, приспособления. Людей не было видно.
Антонина дернула Клямина за рукав и повела глазами вправо. Среди невзрачных обвальных плит четким пятном выделялся брус гранита. Даже неотесанный, он выглядел впечатляюще.
– Наш? – спросил Клямин.
– Наш, – радостно кивнула Антонина.
– Погуляй пока…
– А ты мне закричишь? – понятливо перебила Антонина.
– Закричу, – усмехнулся Клямин. – Погуляй. – И он направился в помещение.
Поднимая высоко ноги в тупорылых расхожих сапогах, Антонина двинулась в глубь рабочего двора. Она то и дело останавливалась и читала надписи на плитах. Некоторые из них вызывали у нее досаду.
– Тоже придумали… «Остановись, прохожий. Я – дома, ты – в гостях», – вслух прочла она и проговорила строго: – Во дает! Какого-то прохожего останавливает, постороннего человека. И хвастает – наконец дом себе обрел… Представляю, как он жил, бедняга…
Так она и приблизилась к своему камню. Постояла. Заметила в стороне кран. Поискала глазами – увидела ведро. Набрала воды. Присела на корточки возле камня, обмакнула в воду носовой платок, принялась счищать с камня пыль. Светлые змейки прожилок ползли среди бурого рытого гранита. Кошачьими глазами зеленели крупные вкраплины… После обработки такой камень выглядит очень красиво – Антонина это знала. Только когда еще его обработают? Через год-два – и то хорошо. Говорят, люди по пять лет дожидаются. Вот если она сама за это время помрет, то к Тимофею ее и подхоронят. Только кто этим займется? Родственники? Но они как псы. Один деверь чего стоит, картофельный жук…
Антонина села поудобнее и принялась мыть чей-то чужой полуобработанный памятник, все глубже погружаясь в свои мысли. Медленные, привычные. Поначалу она не слышала, что ее окликают. А расслышав, снесла ведро на место, ополоснула руки.
В знакомой ей комнате сидел тот мордатый с перстнем на пальце и в синем замызганном халате и еще человек пять. Клямин расположился на подоконнике, курил, щурясь от дыма.
Мордатый повернулся к Антонине и проговорил без злости:
– Ты бы, тетка, лучше крест деревянный заказала. Все дешевле.